— Папа, расскажите о революции, — просит Костя. — Или о гражданской войне.

— Расскажите, папа! — Лена садится к столу поудобнее, готовится слушать.

— Ты, Николай, вспомни, как с Колчаком дрался да как я тебя раненого нашла, — подсказывает хозяйка.

— Нет, — подумав немного, говорит Николай Романович. — Я лучше расскажу вам, как довелось мне Ленина видеть.

В комнате становится тихо.

— Первый раз я увидел Ильича в апреле семнадцатого года, когда он из Финляндии приехал и с броневика выступал на вокзале, — начинает свой рассказ кузнец. — Вечер, тьма, только прожекторы светят. Народу — не сосчитать. И конечно, шпиков полно. Нашему отряду матросов приказ был: охранять вождя. Словом, мы держались начеку. Одним глазом на броневик с Ильичем смотришь, другим — на толпу: где что делается. Поэтому не всю я тогда ленинскую речь услышал. Второй раз я видел Ленина уже после победы, в октябре семнадцатого года. Нас послали охранять Смольный. Ну, известное дело, и снаружи, у центрального входа, стоять довелось, пропуска на штык накалывать, и внутри здания караул нести. Как-то стою я в коридоре, возле одной комнаты. Там совещание только что кончилось, народ выходит. Вдруг вижу: Ильич! Я подтянулся, винтовку к ноге, замер по стойке «смирно». «Добрый день, товарищ!» — здоровается со мной Ильич. «Здравия желаю!» — говорю я ему в ответ. «Вольно, вольно!» — улыбается он и руку мне подает. «Как ваша фамилия?» — спрашивает. «Будник. Николай Будник», — отвечаю. «По произношению догадываюсь: вы — белорус». — Это Ленин мне. «Так точно, Владимир Ильич! Белорус. Минской губернии, Игуменского уезда, Узденской волости». — «Семья есть в деревне?» — спрашивает Ленин. «Жена там», — говорю. «А как с землей?» — «Земли, — отвечаю, — у мужика нет». — «Будет! Теперь земля будет принадлежать крестьянам». — Ленин вплотную ко мне придвинулся, говорит, а сам указательным пальцем легонько так постукивает по моей груди, будто мысли свои в душу мне вкладывает. И вдруг спрашивает: «Что вы собираетесь делать после того, как буржуазию и помещиков окончательно победим?» — А сам хитро так на меня поглядывает. «В деревню, — говорю, — вернусь, товарищ Ленин. Думаю, что там будет много работы для революционных балтийцев из Питера». Понравился мой ответ Ильичу, руки довольно потирает, улыбается. «Это вы хорошо сказали, товарищ Будник! Отлично! — И тут же: — Завтракали сегодня?» — «Никак нет, — говорю. — Я в карауле. Сменюсь, тогда и позавтракаю, и пообедаю разом». Ленин собрался было уходить. Вдруг на мои ботинки взглянул. «Что это у вас с ногами?» — спрашивает. Заметил-таки! А мне ботинки малы, пальцы в них подвернуты. «Пустяк, Владимир Ильич!» — говорю. И чувствую: краснею. Досада меня взяла: как же я ногу-то ровно не удержал? Пятно на весь отряд! «А все-таки?» — допытывается Ленин. «Да ботинки на номер меньше попались», — пришлось признаться.

Тут к Ленину подошли, позвали его. Подал он мне на прощанье руку. Задержал мою ладонь в своей. «Так хватит работы в деревне революционным балтийцам, товарищ Будник?» — спрашивает. «Так точно, хватит, Владимир Ильич!» — отвечаю. Через час сменили меня, вызывают к командиру. «Ты что, шаланда дырявая, про тесную обувь молчал? — напустился на меня командир. — Мне из-за тебя от самого товарища Ленина попало. Поешь — и марш на склад за сапогами!»

Николай Романович замолчал, надел очки и снова взялся за стамеску.

— Счастливый вы, папа, — вздохнул Костя. — Вы и в революции участвовали, и в гражданскую беляков били, и Ленина видели…

— Что ж, — серьезно согласился с сыном кузнец, — мне на жизнь обижаться не приходится. Да ведь каждому поколению свое.

Лесопильный завод со всеми прилегающими к нему постройками и подворьями делился на Рысевщину первую и Рысевщину вторую… На Рысевщине второй находился непосредственно лесозавод, усадьбы Будников, тетки Мальвины и общежитие для рабочих, которое теперь пустовало. Рысевщина первая была большим складом лесоматериалов, готовой продукции завода. Здесь высились штабеля железнодорожных шпал, горы чурок для газогенераторных автомобилей — «газонов», хранились огромные запасы обрезного строительного леса и досок.

В первые месяцы оккупации немцам было не до этого хозяйства, затерянного в лесной глухомани. К концу зимы фашисты, однако, спохватились и решили богатство Рысевщины прибрать к рукам.

Зимним погожим днем приехала специальная комиссия во главе с комендантом. На заводе она не задержалась: пустить его в ближайшее время оккупанты, судя по всему, не собирались. Зато склад лесоматериалов, Рысевщину первую, немцы осматривали долго и внимательно, о чем-то громко переговариваясь. После их отъезда у входа на склады остался висеть большой железный щит с надписью, сделанной белой масляной краской: «Имущество Великой Германии. Не трогать! За хищение — расстрел!»

Вскоре дорога на Рысевщину, которая вела к шоссе Минск — Слуцк, стала оживленной: оккупанты вывозили пилолесоматериалы, «зеленое золото» белорусских лесов.

По утрам в строго назначенный час к складу подруливали три-четыре грузовика. В кузовах были военнопленные и эсэсовская охрана. Пленных привозили из концлагеря, который находился где-то под Минском. Одновременно из Узды прибывали полицейские. А следом шли машины за шпалами, строительным лесом.

Целыми днями на Рысевщине первой слышались немецкие команды, стук бревен, лай собак и рев моторов. Стихало все это к вечеру, когда после отправки последней партии древесины эсэсовцы загоняли пленных в грузовики и увозили их на ночь в лагерь. За ними следовал ЗИС — «газон» с полицейскими. До Узды приходилось ехать лесом, и всю дорогу полицаи палили из ружей и автоматов — отпугивали партизан.

Проходила ночь, а утром все повторялось, четко, с немецкой пунктуальностью.

Николай Романович терялся в догадках: почему партизаны позволяют оккупантам спокойно хозяйничать на Рысевщине? Кузнец все ждал вестей из отряда и, не дождавшись, отправил Костю в Алеховку. Мальчик должен был отвезти надежному человеку два окованных железом колеса и попросить срочно передать их Павлу Воложину, в лесничевку возле Даниловичей.

Спустя сутки ночью у Будников появился в сопровождении двух бойцов сам Романов.

Они обнялись с Николаем Романовичем как родные. Кузнец начал разговор без предисловия:

— Склад пора уничтожать!

— За тем и пришли, — ответил Романов. — Конечно, надо бы и фашистам перца подсыпать, да больно велика охрана. Начинать с ней бой среди бела дня пока нам не по силам. А вот полицейских прикончить, пожалуй, можно. Начнем со склада. Им мы займемся послезавтра вечером.

— Мне что делать? — спросил’ кузнец.

— Поступим так… — Романов немного помедлил. — Ты, Николай, с дочерью, чтобы вас все видели, поедете с утра пораньше через Теляково в Карпиловку, захватите с собой слесарный инструмент. Зайдете в третью хату от начала улицы. Придется чинить швейную ножную машину, а то и две.

— И все? — удивился Николай Романович.

— Мы не имеем права рисковать вами, — объяснил командир. — Немцы должны знать, что вас не было дома, когда горел склад. Однако скучать вам не придется. Ночью вместе с подпольщиками и моими хлопцами будете на шоссе Минск — Слуцк подпиливать столбы телефонной, связи.

— Может, мне лучше взять Костю, а не дочь? — спросил Николай Романович.

— Нет. Бери дочь. А парень нам тут понадобится.

У Кости от этих слов даже дыхание перехватило.

— Я стрелять умею! — горячо заверил он Романова. — И у меня…

— Стрелять у нас есть кому, — охладил его пыл Романов. — Нам нужно на несколько минут задержать полицаев. План операции будет такой…

На следующее утро Костя с узелком в руках отправился на Рысевщину первую. У входа на склад дорогу ему преградил эсэсовец с автоматом. У ног фашиста сидела овчарка.