Случались у партизан и свободные вечера. Тогда народные мстители собирались после ужина возле костров-дымогаров, которые разводились, чтобы защититься от комаров, но так, чтобы не засек вражеский самолет. В каждом отряде, в каждой роте были свои весельчаки и шутники. Но уж так повелось, что к третьему отряду, в котором служил Костя Будник, в такие краткие часы отдыха льнули особенно. Тут была гармонь Воложина, на которой он мог сыграть любой мотив, тут звенели задушевные песни «братков».

Начинали чаще всего с «Трех танкистов», «Катюши», «На закате ходит парень», потом пели «Каховку», «Партизан Железняк». А когда в лесной тишине партизанского лагеря раздавалась стремительная «Тачанка», Костя не выдерживал, хватал что было под руками: деревянные ложки, два камня — и в такт песне начинал аккомпанировать. Послушать песни приходили разведчики Иван Мацкевич, Цыганков, комиссар бригады Александр Гвоздев. У них были свои заявки: довоенные «Орленок», «Наш паровоз, вперед лети!» и недавно доставленные с Большой земли «Синий платочек», «Священная война», «Ой, туманы мои, растуманы…».

Однажды разведчики принесли в лагерь новые стихи. Кто был их автором, неизвестно. Стихи поместили в «молнии», вывесили на высокой сосне. Нашлись свои композиторы, которые тут же подобрали музыку. И теперь, когда выдавался спокойный вечер, Плиев непременно запевал:

Песню любили все — она рождала думы об оставленных домах, родных и близких. Любили в бригаде и веселые припевки. Воложин пробегал пальцами по кнопкам гармони, и Костя звонким голосом запевал партизанские частушки:

Ему вторил высоким чистым голосом Володя Синявский:

Однажды подошел к костру-дымогару комбриг Никитин. Присел на пень, задумчиво глядя на костер, слушал песни. Потом взлохматил волосы на голове Кости, сказал тихо:

— Эх, хлопчики, я тоже воевать начинал пацаном. Только было это еще в гражданскую, когда с белыми сражались. Тоже на фронт из дома сбежал. — И неожиданно сказал: — Скрипку бы сейчас! До войны я играл немножко на скрипке… — Комбриг вздохнул.

Скрипка, старенькая, обшарпанная, повидавшая не одну бомбежку и пережившая не один поход, нашлась в обозе. И вот в лесу зазвучала мелодия, которая завладела душами всех, — «Полонез Огинского». Все слушали затаив дыхание. Когда в лесной чаще замер последний звук, Костя прошептал:

— Товарищ комбриг, сыграйте, пожалуйста, еще! Может, пролетит музыка над лесом, и мама моя там, на Рысевщине, ее услышит…

Бригада все еще находилась в Налибокской пуще. Отсюда по всем направлениям действовали диверсионные и разведывательные группы. Костя участвовал в операциях на дорогах Налибоки — Чапунь — Любча, ходил в разведку в деревни Турец, Буда, Щорсы, на диверсии под Волковыск, Новогрудок, Лиду. Иногда со своими друзьями-«братками», а чаще в составе других групп.

…В этот раз партизаны возвращались из-под Барановичей. Задание было выполнено: взорван мост на шоссе и уничтожены две машины противника. Разведчики пробирались кружным путем, чтобы избежать погони и засад. Самое опасное место, шоссе, осталось позади. Его пересекли, использовав момент, когда дорога была пустынна.

Впереди была луговина с редкими кустами. Поодаль виднелась деревенька, оттуда доносилось гудение моторов. Значит, в деревне стояли немцы или полицаи. Идти открытым лугом до леса было опасно: местность просматривалась и из деревни, и с шоссе, которое было рядом.

Залегли в густой траве. Рядом паслись коровы, возле стада сидел мальчик.

— Надо бы с пастушком поговорить, — тихо сказал старший группы, — узнать, что в окрестных деревнях творится.

— Разрешите мне, товарищ командир! — шепотом попросил Костя. — Все разведаю. А потом… Видите взгорок? На него проберусь. Оттуда местность как на ладони видна. Если спокойно будет, дроздом просвищу. Тогда вы — ко мне.

— Что же, Кастусь, — согласился командир. — Действуй! Шапку и амуницию оставь. Наган в карман спрячь. А пастушку скажи: беженец, мол.

Через несколько минут Костя оказался возле пастушка. Тот был немного старше Толика и чем-то напоминал брата, только выглядел очень худым и изможденным. Мальчик изумленно смотрел на незнакомца в полувоенной форме, который вышел к нему из кустов.

— Ты кто? — наконец преодолев испуг, спросил пастушок.

— Беженец, — ответил Костя, и устало опустился на траву рядом с пастушком. — В Минск пробираюсь.

— Одежда у тебя военная. — Мальчик внимательно, с подозрением рассматривал Костю. — В такой не пройдешь.

— У полицая на сало сменял, — спокойно сказал юный разведчик. — А ты кто?

— Мы с мамой и двумя сестрами тоже беженцы, — вздохнул пастушок. — От самой границы, от Буга шли. Там отец служил…

И вдруг мальчик умолк на полуслове — проговорился!..

— Да не бойся! — Костя дружески коснулся плеча пастушка. — Я свой. Так ты с мамой в этом селе живешь?

— Нет, — покачал головой пастушок. — Мама с сестренками в соседней деревне. Я тут в селе один. По найму пастухом у Зигмунта работаю.

— И много тебе платит этот Зигмунт? — спросил Костя.

— Как же, он заплатит! — нахмурился пастушок. — Вот эти залатанные штаны дал да рубашку посконную, поношенную. А кормит — свинья не позавидует: пять холодных картофелин. И запивай их водой. А если сам чего в торбу положу, узнает, плеткой тут же угостит. Да еще приговаривать будет: «Много жрешь, комиссарово семя!»

— А ты бы от него убежал, — посоветовал Костя.

— Куда убежишь? — В глазах пастушка стояли слезы. — Он же полицай, везде найдет. А не найдет, маму и сестренок замучает.

— Гад он, твой Зигмунт! — не стерпел Костя. — Угостить бы его нулей!

— Может, и угостят, — загорелся пастушок. — Говорят, в пуще партизаны появились. Увижу их, все про кровопийцу Зигмунта расскажу, жизни от него деревне нет! Как думаешь, дадут ему горячего партизаны?

— Не сомневайся, — сказал Костя. — Только бы этот Зигмунт попался партизанам. — Юный разведчик помедлил, потом спросил: — А в вашей деревне немцев много?

— В деревне их нет, — ответил пастушок.

— А Зигмунт где?

— Он служит в полицейском гарнизоне в деревне, где мама живет, отсюда километра три, — охотно рассказывал мальчик. — А ночует здесь, в своем доме. Да и днем на велосипеде приезжает. И сюда, на пастбище, приходит.

— Сюда-то зачем? — удивился Костя.

— Так это сенокос общий, а Зигмунт его своим пастбищем сделал. Заставляет меня тут свое стадо пасти. Люди обижаются.

— Значит, все эти четырнадцать коров принадлежат ему? — удивился Костя.

— Ему. Кулак он. Еще батраков держит. Я ведь тоже у него батрак. А дерется! Как-то попробовал я у дороги стадо пасти, чтоб в деревне не ругались, так он стал приходить — для проверки. И если увидит, что не на этом сенокосе коров пасу, отхлещет резиновой плеткой! — В голосе мальчика была ненависть. — А один раз я корову подоил, самую малость, и молока напился, так он чуть не убил меня. С того времени начал еще чаще проверять.