— За что? — повторил свой вопрос Петька.
— За то, что я боюсь твоего существования, — ответил голос Ивана Федоровича.
— Где вы, Иван Федорович, я вас не вижу, — ласково позвал Петька.
— Я здесь, — вышел из-за портьеры Иван Федорович. — Но я все равно убью тебя днем раньше или днем позже — не имеет значения.
— Я все читаю, читаю, уже устал читать. Все равно истина не прочитывается, — сказал Петька, взглянув красными глазами на Ивана Федоровича.
— Не прочитывается? — Иван Федорович задумчиво пососал трубку. — А ты попробуй почитать еще.
— Я все время читаю, читаю, так что уже устал читать. Все равно истина не прочитывается, — сказал Петька, взглянув усталыми глазами на Ивана Федоровича.
— Не прочитывается, никак? — Иван Федорович отложил трубку. — А ты попробуй почитать еще.
— Я все читаю, читаю, уже совсем-совсем устал читать. Все равно ведь истина, это самое, не прочитывается, — сказал Петька, взглянув красными усталыми глазами на Ивана Федоровича.
— Не прочитывается, ты уверен? — Иван Федорович выбил трубку. — А ты попробуй почитать еще.
— Ну вот, я читаю: я все читаю, читаю, уже устал читать. Все равно истина не прочитывается, — сказал Петька, взглянув красными глазами на Ивана Федоровича.
— Не прочитывается? — Иван Федорович задумчиво пососал трубку. — А ты попробуй почитать еще.
— Так ведь я только и делаю, что все читаю, читаю, уже устал читать. Все равно истина не прочитывается, — сказал Петька, всмотревшись укоряющими глазами в портрет Ивана Федоровича.
— Не прочитывается? — Иван Федорович дрогнул рукой, в которой зависла трубка. — А ты попробуй почитать еще.
— Я не знаю, что делать: все читаю, читаю, уже устал читать. Читай не читай: все равно истина не прочитывается, может, дать ей отдохнуть, тогда она выползет сама? — спросил Петька, вскинув красивые глаза на бюст Ивана Федоровича.
— Не может быть, что не прочитывается, — Иван Федорович заерзал на постели. — Могу я попросить тебя почитать еще немного?
— Я все читаю, читаю, уже устал читать. Все равно истина не прочитывается, сказал Петька, взглянув заплаканными усталыми глазами на икону Ивана Федоровича.
— Не прочитывается? — Иван Федорович сплюнул табачную слюну и посмотрел на круги, расходящиеся по тихой воде бухты. — А ты попробуй почитать еще.
— Ди Хефтихкайт фон Ницшес Фрауэнлихкайт ист айн ауф айнен анайнгештанденен Найд гезетцтер Штопфен: айн Ман кан кайнен Оргазмус фортойшен. Зайн Штифт мус шрайбен одер зих альс импотент эрвайзен.
— Хорошо, хорошо! Еще!
— Фюр ден деконструктивен Философен, дер йеглихе (фаллогоцентрише) Зеензухт нах айнер трансцендентен Вархайт альс Уршпрунг одер Эндпункт земиотишер Ферхальтунген фюр потенциэль «зимптоматиш» хальт, нимт дер Штиль дер Фрау айнэ экземплярише Квалитэт ан, да зайн Штиль ан ди Абхэнгихкайт фом Штилус одер Штилетто дес Фаллус гебунден бляйбт.
— За… замечательно… давай… давай…
— Дэн, ум Деррида бай дер Лектюре фон Ницше цу цитирен: зи шрайбт (зих). Зи ист ес, дер дер Штиль цукомт. Генауэр: вар дер Штиль дер Ман (ви дер Пенис нах Фройд "дер нормале Прототюп дес Фетишс"), зо вэре ди Шрифт ди Фрау. Хир гешихт филь.
— Да… да… хир гешихт филь… давай… Arbor… Возьми мой Geum rivale, мой Potentilla anserina, мой нежный Rubus arcticus. А я возьму твой Sanguisorba officinalis, твой сладкий Crataegus sanguinea…
Петька помахал руками, чтобы возобновить нормальное кровообращение. Тело Ивана Федоровича с посиневшим лицом и вывалившимся языком лежало безжизненно на постели, устланной розами, пионами, нарциссами. Задушить человека оказалось не так-то просто, но незнание убийцей болевых точек шеи с лихвой окупилось старанием жертвы соответствовать намерениям душителя. Хрипевший Иван Федорович не делал ничего, что бы могло помешать Петьке исполнить его намерение, и глядел на него в течение процедуры влюбленными глазами, что плохо сочеталось с неловкими движениями рук убийцы, никоим образом не вызывавшими восхищения.
Петька позорно бежал с места своего двойного преступления. В поезде Петербург-Хельсинки было душно. Душно было и в самом Хельсинки, и плохо знающий город Петька долго бродил по портовым окраинам, ища место, где можно было бы искупаться. Эти финны загорали в одежде, даже не приближаясь к воде.
— Do you speak English? — остановил его симпатичный старик с зелеными глазами и уродливым клыком, расперевшим верхнюю губу наподобие зубочистки.
— Just a little, — у Петьки была очаровательная улыбка для незнакомцев.
— We have met already, — сказал старик.
— I don't think so. Where could we meet?
— Many times, many places. I've been at yours' when you killed him.
Петька вздрогнул и перекрестился.
— Who are you?
— I'm mr Realiora. Mr Narrato Realiora.
С этими словами господин Реальора выхватил пистолет и выпустил в грудь Петьке целую обойму. Падая, Петька вспомнил душистый индийский чай, седую голову Мазепы с куриной ногой у рта, бегство в Египет после объявленной казни, вечное странствование с Мазепой в стремлении не столько укрыться от ока русского царя Петра, сколько избежать столкновения со страшным стариком с зелеными глазами и выпирающим изо рта клыком, цветок Rosa canina…
— Как собака, — сказал он.
Господин Реальора вложил пистолет в кобуру и теперь наблюдал метаморфозы тела прекрасного юноши: загорелая кожа покрывалась благородными морщинами, черты лица становились надменней, волосы поседели, и вот — на свежевыстриженном финском газоне перед ним лежал сам Иван Федорович. Черные с проседью волосы серебрились на предзакатном солнце. Остекленевший зрачок мертвеца отражал оранжевый шар, который садился в багровую вагину неба, поросшую черными волосами курчавых деревьев земли. Реальора пал на грудь убитого и заплакал. Куда-то исчез его клык, с плеч свалилось десятка два лет, и вот — на месте карлика Реальоры рыдал все тот же Иван Федорович, уткнувшись в грудь своего мертвого двойника.
Мало помалу двойник ожил, приподнялся, обхватив Ивана Федоровича за шею, и через пять минут оба шли по пустынным хельсинкским улицам в сторону ближайшего кабака. Но в какую бы харчевню не заглядывали они — их встречала пустота, все население исчезло как после взрыва нейтронной бомбы. Иван Федорович вынул из кармана пистолет и обнаружил в нем уцелевший патрон.
— Все, — сказал он и пустил себе пулю в рот.
Второй Иван Федорович грустно смотрел, как с земли поднимаются уже два окровавленных Ивана Федоровича, вместо одного. Они продолжили свой безнадежный путь уже втроем, и когда проходили по главной городской площади, постороннему наблюдателю (если бы нашелся таковой, но все население, повторяю, будто вымерло), глядящему против солнца, могло показаться, что эти люди загородили пространство на манер черной бесформенной тени, вроде гигантского темного паука, окутавшего своей паутиной весь мир.