— Да, конечно, — бормотала она. — Да-да, безусловно. Я сейчас же… Я мигом… Только вот… — Она оглянулась на Севку: как же она поедет в халате? — Я… перезвоню вам.

Севка удивленно поднял брови.

— О чем речь? У моей матери есть джинсы. Только они уже не новые, ты как?

— Это удобно? — Леночка прикинула на себя выстиранные и тщательно отглаженные брюки-бананы. — Я верну их сразу же, как только доеду до дома. Представляешь, оказывается, дочь Аганина не имеет права претендовать на наследство. Она была удочерена следующим мужем его… бывшей жены. Как сложно, кошмар! — Леночка уже натягивала предложенную одежду. — Севушка, я так благодарна тебе, так благодарна! Я навеки твоя должница, и будь уверен — долг свой отработаю. За мной сохранилась квартира, приходи в гости. Вот. — Она быстро подошла к столу и, оторвав от тетрадного листа половинку, написала свой адрес. — Придешь? Я хорошо готовлю, тебе обязательно понравится!

Заправив в джинсы Севкину рубашку и надев его же замшевую с широкой «молнией-трактор» куртку, она посмотрела на свои босые ноги и рассмеялась:

— Я совершенно обнаглела, но, может быть, ты одолжишь мне свои кроссовки. До вечера, а?

— Свои? — Севка тоже рассмеялся, представив, как будет Леночка выглядеть в его обуви сорок третьего размера. — Может, мамины? У тебя какая нога?

— Тридцать семь с половиной.

— Примерь, Золушка. Может быть, тебе подойдут эти хрустальные туфельки. — Он наклонился и стал надевать на Леночкину ногу мамин ботинок. Ботинок немного жал, косточки пальцев выпирали, но выбора не было.

— Пока. — Он чмокнул ее в щеку. — Больше всего мне хочется, чтобы ты была счастлива… Позвонишь?

— Конечно. Кроме того, у меня твои вещи. До вечера? Я жду тебя в гости.

У следователя был такой скучающий вид, будто он смотрел затянутую нудную американскую комедию. Следователь разве что не зевал.

— Присаживайтесь. — Он протянул руку Каратаеву. — Я вас слушаю. — Фамилия Каратаева, как, собственно, и сам он, была следователю, судя по всему, знакома. Он улыбнулся Григорию Юрьевичу, указал на Лену кончиком авторучки, как будто она была не живым человеком, а музейным экспонатом. — Это ваша племянница?

— Да, — Каратаев сел на пластиковый, очень неудобный стул и по-ученически положил руки на стол. Стол тоже был точно таким же, как парты у старшеклассников.

— Та самая, которая два года числилась в розыске? — Следователь цокнул языком, обнажая свои желтые от едкого табака зубы.

— Да, понимаете…

— Фамилия? Ваша-ваша. — Он посмотрел на растерявшуюся Леночку.

— Григорьева.

— Так-так, — произнес он, и Леночке вдруг вспомнился тот день, когда тетя Нана привела ее к заведующей детским домом. — Имя-отчество? Год рождения? Место рождения? Место проживания?..

— Я вам уже рассказывал, Пал Палыч… — начал Каратаев, поморщившись и разминая в пальцах сигарету, и Леночке показалось, что он сейчас расплачется. Ну точно, как тетя Нана перед заведующей.

— Да. Но это формальности. Я должен заполнить анкету. Ведь вы, как я понимаю, собираетесь все доводить до суда?

Каратаев пожал плечами.

— Вы видите иной выход?

— Пока я не вижу вообще никакого выхода. Понимаете ли… — следователь стал стучать ручкой по столу. Звук был неприятным, от него у Леночки по телу пробежала дрожь. «Нервишки лечить нужно», — подумала она и исподлобья взглянула на капитана. — Дело в том, что мы проверили ваши данные. Тот парень, которого вы называете мерзавцем, он, как бы вам сказать… не совсем… В общем, Ефим — сын известного у нас в Москве профессора. Он из очень порядочной семьи, недавно окончил МГУ. Образован, тактичен, хорошо воспитан. Да и к тому же я читал его характеристику. Совершенно никаких нареканий! Понимаете? Мы опросили соседей в доме, где живет его семья. Все хором говорят, что Ефим — просто чудесный мальчик…

— Но позвольте!..

— Погодите. Я сначала сообщу вам все, о чем мы успели узнать. Этим делом у нас занимается выпускник высшей школы милиции. Они ведь все, только что выпустившиеся, резвые, словно ищейки. Все вынюхают, выбегают, выслушают. Им можно доверять. Это уж потом жирком зарастают — и через пень-колоду… понимаете…

— Я не знаю, кто…

— Григорий Юрьевич, — снова перебил Каратаева следователь, — Ефим действительно знал вашу Леночку. Ни о какой Раисе он и слыхом не слыхивал. А Леночка, понимаете, — он брезгливо взглянул в сторону пламенеющей от стыда и переполнявшего ее гнева девушки, — подцепила как-то его на улице, притащила в какой-то подвал, выкрала… — Лена едва не подпрыгнула на месте. — Да-да! Выкрала, будем говорить прямо, бумажник, а потом стала периодически названивать к нему в дом и устраивать сцены по телефону…

— Но это ложь! Я никогда ничего ни у кого не крала! Я зарабатывала тем, что продавала журналы. Вы можете обратиться в редакцию, меня видели там каждый день. Каждое Божье утро! Ни свет ни заря!

— Позвольте закончить? — следователь снова ткнул в ее сторону авторучкой. — Разве продажа журналов и воровство — вещи взаимоисключающие? — спросил он Каратаева. — Нет, доложу я вам! Очень даже можно продавать журналы и… не только красть, но и… заниматься проституцией! Именно за этим Григорьева и завлекла Ефима в подвал. Ко всему прочему, она принимала наркотики…

— Это ложь! — Лена едва сдерживала слезы. — Это абсурд! Это он пытался посадить меня на иглу! Он насильно вкалывал мне эту гадость, он использовал меня! Господи, да неужели нет на этом свете справедливости?

— А что касается указанного вашей племянницей адреса, то наши люди там были. В квартире никого нет. Там даже нет мебели. Хозяин уже с год в Нидерландах, он тоже весьма благонадежный человек. Ни отец Ефима, ни мать и слыхом не слыхивали о товарище Сомове, хозяине, стало быть. Ефим также отрицает знакомство с ним.

Опросили соседей. Никто его по фотографии не узнал. Да и вообще рядом с квартирой, о которой сообщила Григорьева, живет старушка — Найденова Марфа Поликарповна. Она почти не выходит из дому и говорит, что никаких шумов из сорок первой не слышала. Вообще — ни-ка-ких, понимаете?

— Вы проверяли, хорошо ли слышит ваша Марфа Поликарповна? И что, кроме Найденовой, больше никто там не живет?

— Григорий Юрьевич, — следователь почесал затылок и продолжил назидательным тоном, — я знаю, у вашей, так сказать, племянницы было тяжелое детство. Правильно? — Каратаев кивнул. — Она почти все свое детство прожила в подвале, правильно? — Каратаев снова кивнул. — Не пробовали ли вы показать ее психиатру? И то, что она сбежала из детдома, и то, что она росла в весьма… необычных условиях, и то, что она, уже будучи взрослой девицей, снова вернулась в подвал… Ну скажите, чему хорошему можно научиться среди бандитов, беспризорников, воров — всей этой бомжующей гнилой братии? Кто может подтвердить, что Григорьева и, как она говорит, та вторая девица, как ее? Ну, Стоянова… — он посмотрел в исписанный листок, — да-да, Стоянова Раиса, вообще жили в пустой без мебели квартире?

А вот то, что Григорьева жила в подвале, промышляла воровством и проституцией, могут подтвердить многие свидетели. Ефим сам никогда не пользовался услугами Григорьевой, это было ниже его достоинства, но у Ефима был друг, а у друга еще друг и еще пара приятелей… Понимаете? Все они, как на подбор, в один голос…

— Сволочи! Вас купили! — Лена вскочила, ударила кулаком по столу, слезы брызнули из ее глаз, и она бросилась к двери. Уже стоя на пороге, она повернулась лицом к оторопевшим мужчинам и тихо произнесла: — Я вырою из-под земли этого вашего Фиму!

Дверь с грохотом захлопнулась. Каратаев поднялся с места, посмотрел в глаза следователю.

— Я тоже проведу независимое расследование. И не дай Бог, если все, что говорит она, — он кивнул в сторону двери, — окажется правдой.

— Следует ли это понимать как угрозу?

— Что вы, разве я такое говорил? Просто я склонен больше верить Леночке, чем…