Положение белого самца было немного лучше, чем тёмного. Он был сильнее своего соперника и мало-помалу дотащил его до того места на песчаном мысу, где стояли обе самки. Заметив приближение сцепившихся бойцов, самки с негодующим фырканьем пустились бежать и скрылись в лесу. Задняя часть тела белоголового самца соскользнула с окраины мыса, а задние его ноги очутились на глубине двух футов в воде. Это снова разъярило его. С неимоверными усилиями он выбрался из воды, и немного оправившись, принялся свирепо толкать тёмного карибу, который едва стоял. Вскоре тёмный очутился у опушки леса, где одна из его задних ног запуталась в кустарнике. Несчастный был так измучен, что копыта его поскользнулись, и он опустился задом на песок. Обезумев от отчаяния, он пытался защищаться ударами своих ног, но это не принесло ему никакой пользы, и в конце концов он свалился на бок. Белоголовый самец, тоже ослабев, упал вслед за ним, и оба они лежали рядом, тяжело и шумно дыша.

Тогда охотник отложил в сторону свою трубу из берёзовой коры. Он собирался выйти из засады, чтобы сострадательным ударом ножа прекратить страдания животных. Но неожиданное препятствие помешало ему исполнить своё намерение. Оказалось, что не он один был зрителем этой странной борьбы.

Из чащи леса вышел вдруг большой чёрный медведь. Он бросился к обессилевшим карибу и, подняв свою огромную лапу, одним ударом размозжил шею белоголового самца. Затем он двинулся ко второму, который с отчаянием смотрел на него, и принялся медленно, с наслаждением, рвать его тело.

Но из лесу блеснул огонь. Медведь, простреленный в спину разрывной пулей охотника, рухнул на поджатые передние ноги своей жертвы. Человек вышел из засады и, вынув нож, твёрдой рукой перерезал горло раненого самца.

Несколько минут охотник стоял неподвижно и смотрел на трупы лесных великанов. Затем взор его скользнул по зеркальной поверхности воды и по ровным пустынным берегам озера. Какой странной показалась ему внезапно наступившая тишина и вся эта местность, освещённая бледным сиянием луны. Торжество, недавно переполнявшее его сердце, исчезло. Он чувствовал омерзение к самому себе при виде нелепой груды мёртвых тел, лежавших среди спокойной прекрасной природы. Обойдя трупы кругом, он сел спиною к ним на бревно и закурил трубку.

МИССИС ГАММИТ И ЕЁ СВИНЬЯ

Мистер Беррон, одолжите мне ружьё,— сказала миссис Гаммит, появляясь неожиданно в дверях конюшни, где сидел Джо Беррон и чинил упряжь. На миссис Гаммит была короткая юбка из домотканой бумажной материи и тёмный лиф, а на голове красная шляпа, сдвинутая назад. Из-под шляпы виден был покрытый потом лоб и растрёпанные прямые, жёсткие, желтоватые волосы с проседью.

— А зачем вам понадобилось ружьё, миссис Гаммит?— спросил охотник, не выказывая однако ни малейшего удивления.

Три месяца уже не видал он миссис Гаммит, но знал, что она живёт недалеко, по ту сторону горного кряжа, в семи-восьми милях от него, считая по полёту ворон, и, следовательно, является его ближайшей соседкой.

— Медведи повадились вдруг ко мне,— ответила она.— Забираются по ночам в огород и роются там. На днях стащили белую хохлатую курицу со всеми яйцами, из которых должны были вылупиться цыплята в следующий понедельник. Стащили утку, а вчера ночью приходили за свиньёй.

— Неужели и её стащили? — с участием спросил Джо Беррон.

— Нет,— ответила миссис Гаммит решительно.— Не добрались. Напугали только... Всё ходили кругом сарая да нюхали, отыскивая, куда влезть. Я слышала в посёлке, будто медведи до страсти любят свинину. Моя свинья подняла такой визг, что разбудила меня, а я принялась тогда кричать из окна. Медведь большой такой, чёрный, сейчас же удрал за сарай. У меня дома нет никакого оружия, кроме метлы, и медведю, конечно, удалось удрать. Сегодня хочу разделаться с ним. Одолжите мне ружьё.

— Пожалуйста,— согласился охотник.— Но приходилось ли вам когда-нибудь стрелять из ружья? — спросил он вдруг, собираясь идти в хижину за ружьём.

— Не могу сказать, чтобы приходилось,— ответила миссис Гаммит с оттенком некоторого пренебрежения в голосе.— Но я видела, как стреляют... Невелика наука, по-моему, всякий научиться может.

Джо Беррон засмеялся и отправился в хижину за ружьём. Он вполне доверял ловкости своей посетительницы и был уверен, что медведи пожалеют, что повадились к ней. Скоро он вернулся и передал ей старинное ружьё, которое она небрежно схватила, словно метлу. Когда же он подал ей рог с порохом и небольшой мешочек с пулями, она не сразу решилась взять их.

— А зачем это? — спросила она.

Джо Беррон серьёзно взглянул на неё.

— Миссис Гаммит,— сказал он,— я знаю, что вы со всем можете справиться, как любой мужчина, и даже, пожалуй, лучше. Но дело в том, что вы воспитывались не среди лесов и не можете поэтому знать, как заряжаются ружья. Людям, выросшим в городе, как вы, приходится рассказывать, как надо обращаться с ружьём. Это ружье не заряжено. Вот тут порох и пули для заряда. А это вот пистоны,— прибавил он, вынимая из кармана брюк небольшой жестяной коричневый ящичек.

Миссис Гаммит смутилась, поняв своё невежество, хотя в то же время почувствовала себя польщённой упоминанием о своём городском происхождении. Впрочем, город, в котором она родилась и выросла, состоял из семи домов и одной лавки.

— Да, пожалуй, будет лучше, если вы покажете мне, как надо зарядить эту штуку,— скромно сказала она.

И зоркие серые глаза её не упустили ни малейшей подробности, когда охотник забивал заряд и показывал ей, куда надо вложить пистон, когда ей понадобится пустить в ход ружьё.

— Остальное вам, разумеется, известно,— сказал в заключение Беррон, прикладывая ружье к плечу и искоса смотря на ствол ружья.— Закройте один глаз и цельтесь так, чтобы попасть позади лопатки... какой хотите. Не будет тогда медведь больше трогать ни вашей свиньи, ни вашего огорода. Запомните, миссис Гаммит, что в это время года медведи сильно жиреют от черники и мясо у них как свинина, даже лучше.

Когда миссис Гаммит, возвращаясь домой, шла среди тихого, безмолвного леса, продолжая держать ружьё, словно метлу, она нисколько не сомневалась, что может бесстрашно встретиться лицом к лицу и расправиться с самым громадным обитателем леса. Она верила в себя и не без основания, так как в неё верил не только родимый посёлок её, но и поселенцы здешних лесов. Когда ей исполнилось шестьдесят лет и она унаследовала от единственного своего брата-холостяка небольшую ферму, находившуюся в пустыне, никто не усомнился в том, что она будет вести жизнь охотника и пионера. Если миссис Гаммит и леса не сойдутся в чем-нибудь, то тем хуже для лесов.

И действительно, в течение двух с половиною лет всё шло, как по маслу. Уединённая жизнь нисколько не смущала миссис Гаммит, которая была вполне довольна своим собственным обществом. Хозяйство её состояло из двух быков, приученных к ярму, пёстрой коровы, один рог которой торчал вверх, а другой вниз, серого кота, индюка и двух индюшек, подававших большие надежды, кур — бурых, чёрных, белых, красных и крапчатых, жирной утки, доставлявшей ей одно только разочарование, и белой свиньи, составлявшей её гордость. Что удивительного, если она не чувствовала себя одинокой, имея возможность разговаривать со всеми этими животными? К тому же силы окружающей её дикой природы, как бы признав в ней женщину, которая может пробить себе дорогу, снисходительно относились к ней. Капризные и невероятно ранние морозы северной области щадили её огород. Её цыплята не болели типуном. Дикие кошки, куницы и лисы оставили её ферму в покое. И вдруг появились медведи...

Ферму миссис Гаммит посещал всего один медведь, но он оказался так неутомим, любопытен и изобретателен, что в воображении миссис Гаммит он умножился в несколько раз. Когда она говорила Джо Беррону, что медведи становятся нахальными и не дают ей житья, она забыла, что дело идёт об одном угрюмом, с истрёпанной шерстью медведе, умудрённом годами и опытом. Медведь этот случайно получил воспитание, какое редко выпадает на долю его товарищей, бродящих по пустынным лесам. Несколько лет он провёл в плену в посёлке, расположенном далеко южнее долины Куэх-Девик. Затем он прожил довольно долго в кочующем зверинце, откуда освободился благодаря крушению поезда, отделавшись при этом только потерей глаза.