Мне велено назавтрее в поход идти!

Неведомо мне то, увижусь ли с тобой,

Ин ты хотя в последний раз побудь со мной!

Пока полковник Петров говорил - Анета еще держала себя в руках, стоило запеть лихую песню - так и рванулась к певцу.

Присоединился и граф, негромко, зато очень старательно.

Когда умру, умру я там с ружьем в руках,

Разя и защищаяся, не знав, что страх.

Услышишь ты, что я не робок в поле был,

Дрался с такой горячностью, с какой любил!

Покинь тоску, иль смертный рок меня унес?

Не плачь о мне, прекрасная...

Тут полковнику Петрову опять сделалось нехорошо, он махнул рукой, как бы прося прекратить песню, и сам замолчал.

ГРАФ. ... не лей ты слез! ..

АНЕТА. Да что с тобой, монкьор?

ПЕТРОВ. В жар кинуло. Второй уж день так - то в жар, то в холод.

ЛИЗЕТА. И точно, что ты брусничной воды перепил! Небось, велел ледяную подавать? Радуйся еще, что с голоса не спал!

ГРАФ. Вот завезем домой душеньку Анету - и тебя на твой Васильевский остров.

ПЕТРОВ. Неловко, право! Где Галерная и где моя убогая хижинка? Я извозчика возьму!

ЛИЗЕТА. Как ты забавен! Ты уморить меня решился, право! Бесподобный болванчик! Не его сиятельство же тебя везет, сударь, а лошади!

АНЕТА. Брось, радость моя, стыдиться, это ничуть не славно. От таких рассуждений у меня делается теснота в голове... Ах, велите остановить!

ЛИЗЕТА. И точно, ты уже дома. До чего же тесно мы сели, тебе и не пройти. Придется тебе, монкьор, выйти из кареты и помочь Анете спуститься.

Граф, извернувшись, постучал в переднюю стенку.

ГРАФ. Стой, Петрушка! Стой!

Андрей Федорович вышел первым и предложил руку танцовщице. Она. манерничая, сошла со ступеньки.

ГРАФ. Петрушка, гони! Гони, сукин сын!

И тут же раздался звонкий хохот Лизеты.

ПЕТРОВ. Ваше сиятельство! ..

Но кареты уже не было. Был каменный подъезд доходного дома.

Негромко засмеялась и Анета.

АНЕТА. Уж коли ты тут, сударь, так взойди, не побрезгай нашим угощеньицем. Да идем же, не кобенься, сударь мой, прохожие смотрят! Скорее, скорее!

ПЕТРОВ. Коли это шутка, так я обязан сказать...

АНЕТА. Тише, тише! Соседи услышат! Вот сюда!

И за руку втащила его в подъезд.

Сцена третья

Анета ввела растерявшегося полковника Петрова в дом, где на третьем этаже нанимала маленькую квартиру. Это было крошечное, тесное женское царство, премило убранное, с полосатыми креслицами и кушеткой, с консолями, уставленными фарфором, с прочим модным убранством.

Навстречу выскочила горничная Дуня.

АНЕТА. Закрой, закрой скорее! Там Ротманша по лестнице спускается! У-у, кляча мизерабельная!

Дуня, закрыв дверь, повернулась к гостю, присела, улыбнулась, наклонив набок головку в маленьком чепце, - и отступать стало некуда, полковник Петров не мог читать хозяйке мораль при горничной, выставляя себя в смешном свете. Он только рукой махнул.

АНЕТА. Вот тут я живу, сударь мой, Андрей Федорович. Теперь ты будешь знать. Я не многих принимаю, но тебе всегда рада.

ПЕТРОВ. Но зачем же так-то?

АНЕТА. А так, захотелось! Тебя ведь в гости не зазвать, ты со своей Петербургской стороны носу не кажешь, разве что на службу да в концерты. А ведь и я оттуда родом. Ты Аксинью свою про Анютку, пономаря Савелия дочку, спроси - вспомнит! Мы с ней вместе по ягоду в лес ходили. Я ее года на два моложе, она из девчонок самая старшая тогда была.

ПЕТРОВ. Аксюша мне про то не сказывала.

АНЕТА. А я для них, для наших, - пропащая душа. Батюшка меня один растил, матери я и не помню. Он все при своей Матвеевской церкви, я целыми днями на улице. Как мне тринадцать исполнилось - забеспокоился, не пошла бы без присмотра по дурной дорожке. И удалось ему устроить меня в школу господина Ландэ, что на Миллионной улице. Там меня и выучили танцам и пению. А они, у себя на Петербургской стороне, тут же меня в гулящие девки и определили. Будто бы нельзя на театре играть и себя блюсти!

Сев на кушетку, Анета так расправила юбку, что заняла все место. А полковнику Петрову указала на кресло. Он ощутил внезапную слабость и сел.

ПЕТРОВ. Анета, голубушка, нельзя ли брусничной воды?

АНЕТА. Я велю Дуне оршаду подать. А что? Уж так неможется?

ПЕТРОВ. Нет, просто пить охота.

АНЕТА. Да ты в лице переменился, батюшка мой! Дуня! Дуня!

Дуня, надо полагать, подслушивала у двери и тут же появилась.

ДУНЯ. Что, барыня?

АНЕТА. Дуня, помнишь - тебя лихорадило? Я тебе травки заваривала? У тебя не осталось?

ДУНЯ. А погляжу!

Она выскочила.

ПЕТРОВ. Что там граф толковал про поветрие? Поветрие же где-то подхватить надобро, а я все во дворце или дома, во дворце или дома...

АНЕТА. Дуня, Дуня, воды вскипяти!

ПЕТРОВ. Как у тебя жарко, голубушка Анета, мне лицо словно огнем опалило...

И откинулся на спинку креслица, голова свесилась набок. Тут же вошла Дуня с подносом, на котором стоял кувшин оршада и стаканы.

ДУНЯ. Ахти мне, сознания лишился...

АНЕТА. Господи Боже мой, да что ж это за напасть?! Дура Лизка, заварила кашу, мне расхлебывать!

Хлопая по щекам, она пыталась привести гостя в чувство.

ДУНЯ. Ох, барыня, это поветрие такое гуляет! У соседей, у Шварцев, ребеночек так-то за сутки сгорел. Да не жмитесь вы к нему! Неровен час, подцепите заразу!

АНЕТА. Так то - ребеночек...

Вняв гласу рассудка она отошла. И обе, хозяйка и горничная, от страха прижавшись друг к дружке, издали смотрели на полковника Петрова, уже не зная, что предпринять.

ПЕТРОВ. Аксюша...

ДУНЯ. Что это он?

АНЕТА. Жену зовет... Дуня, как же нам с ним быть?

ДУНЯ. Погодите, барыня, настой сделаю, напоим. Придет в себя, по лестнице сведем, извозчика кликнем и домой отправим. Больно он вам тут нужен! А извозчику скажем - напился барин в стельку, чтобы не испугался.

АНЕТА. Не может же быть, чтобы он умер! Не может быть, Господи, не может этого быть! Дура Лизка, нашла время проказы затевать!

ДУНЯ. Вон у Шварцев ребеночек помер. Шварцша все думала - травками отпоит, и за доктором не послала.

АНЕТА. Поди, поди! Завари наконец травки! Салфетки намочи!

Дуня выскочила, тут же вернулась, сунула хозяйке мокрые салфетки и исчезла. Анета осторожно подошла к полковнику Петрову и положила ему салфетку на лоб.

ПЕТРОВ. Аксюша... Аксюша! Да где же ты? Свет мой, Аксюшенька...

АНЕТА. Да, да, миленький, да, жизненочек, я тут...

Он ловил руку жены - и Анета дала ему свои пальцы.

Вошла Дуня с чашкой.

ДУНЯ. Придержите его, барыня, я поить буду.

Пить он не пожелал - только понапрасну залили горячим настоем камзол и кружевце на груди.

АНЕТА. Как же быть-то, Дунюшка? Он весь горит!

ДУНЯ. За доктором бежать?

Они переглянулись.

АНЕТА. Да коли узнают, что у меня тут государынин певчий едва не преставился, коли начальству донесут? Я же и выйду кругом виновата!

ДУНЯ. Домой его нужно свезти - вот что! Пусть уж там... коли так... Или за доктором бежать?

АНЕТА. Что же это за хворь такая?! Господи Иисусе, спаси и сохрани!

Она повернулась к образам и перекрестилась.

ДУНЯ. Воля ваша, а я за доктором побегу! Ну как и впрямь помрет он тут у вас - всю жизнь, барыня, расхлебывать будете - не расхлебаете!

АНЕТА. Нет, нет, погоди...

И точно - открыл глаза Андрей Федорович и посмотрел вполне осмысленно.

ПЕТРОВ. Где я?..

АНЕТА. У меня, Анета я, Кожухова, танцовщица императорских театров!

ПЕТРОВ. А-а... Ты?..

АНЕТА. Ну да, я, ты, сударь, ко мне в гости зашел и тебе плохо сделалось. Сейчас Дуня доктора приведет, у нас по соседству немец живет, он тебя посмотрит...

Андрей Федорович прошептал невнятное и, видя, что его не поняли, повторил. Анета с Дуней наклонились и расслышали отдельные звуки.

АНЕТА. В силе? В какой силе?..