Но Мариамма не была убита: час еще не настал.

Зная алчность Клеопатры и Антония, безумно тративших доходы Египта и азиатских провинций Рима, Ирод явился в Александрию с такими грузами драгоценных подарков и золота, что вполне насытил алчность своих судей, и обвинение Ирода в убийстве Аристовула осталось не доказанным. Однако Клеопатре этого было мало: как царица царей она желала завладеть и Аравией, и Иудеей.

— Ты не все отдал мне, что обещал, — говорила она Антонию после приема Ирода.

— Как не все, моя Изида? — удивился Антоний.

— А помнишь тот день в Тарсе, когда Вакх в первый раз увидел Венеру? Помнишь ночь, следовавшую за этим днем?

— Помню, все помню, мое божество.

— Валяясь у моих ног и вымаливая моей благосклонности, ты говорил: за одну ночь блаженства я отдам тебе все царства мира.

— Что же, моя царица, я и отдал тебе всю Азию, Сирию, Финикию, Киликию, Кирену, Армению...

— А Иудея и Аравия?

— Но Ирод наш союзник. Теперь нам предстоит война с Римом: сенат негодует на меня за тебя и посылает против меня Октавиана.

— И ты боишься этого ханжи-мальчишки?

— Он уже не мальчишка, царица. И вот в этой войне Ирод пригодится мне.

— Мы и без Ирода при помощи моего флота потопим в море утлые лодчонки Рима, — гордо сказала Клеопатра, — хвала Нептуну! Есть, где похоронить дерзкого Октавиана с его жалким флотом: мои Зеленые Воды напоят собою жаждущую утробу Рима... А Ирода ты теперь же пошли против аравийского царя, который отказался платить мне дань. Это моя воля!

— И она будет исполнена, моя Изида, — покорно отвечал выживший из ума дуумвир.

Таким образом, Ирод был отпущен из Египта невредимым, и Мариамма осталась жива. Однако Ироду предстоял поход в Аравию.

Воротившись в Иерусалим, Ирод, прежде всего, поспешил на половину царицы. Он так соскучился по жене, так жаждал скорее увидеть ее, услышать ее голосок, мелодия которого казалась для него милее, благозвучнее всякой музыки. Он так много думал о ней в Александрии. Глядя на Клеопатру и сравнивая в уме ее красоту с красотой Мариаммы, он находил, что такое сравнение оскорбление для Мариаммы. Разве же можно сравнивать чистое божество, его непорочную девочку с этим идолом, которая открывала свои нечистые объятия и Птоломею, и Цезарю, и Антонию, и еще, и еще кому?.. Мариамма чиста, как снег на вершине Ливана. Скорей, скорей видеть это чудное создание, холодное в своей непорочности. Неудивительно, что Клеопатра выколола на ее портрете ее чудные, ангельски ясные, невинные глаза... Этого портрета ему, конечно, не показали. Скорей, скорей к божеству!

Но Мариамма встретила его с ледяной, с подавляющей холодностью. Никогда не казалась она ему такой неприступной, такой подавляюще гордой, как в этот момент. Это было что-то чужое, незнакомое, далекое, но поразительно прекрасное, Ирод оторопел.

— Мариамма! — мог он только пролепетать, задыхаясь от волнения и страсти.

— Ирод! — был ледяной ответ.

— Что с тобой, моя царица, моя любовь?

— Любовь? — презрительно кинула Мариамма.

— Я ли не любил тебя!

— О, да! Ты дал мне сильное доказательство твоей любви тем, что приказал Иосифу убить меня! — с негодованием воскликнула Мариамма.

Ирод отступил, как ужаленный. Слова жены, точно ножом, ударили его в сердце, и он заметался, словно затравленный зверь.

— Как! Он выдал тебе эту тайну? — задыхаясь, спросил он.

— Да, выдал, — спокойно отвечала Мариамма.

— А! Вот как! — задыхался Ирод. — Ты все сказала. Иосиф, вот кто!.. Понимаю!.. Он никогда не открыл бы тебе моей тайны, если бы не был в преступной связи с тобой.

Мариамма презрительно пожала плечами.

— Безумный.

— Так смерть же вам обоим, — закричал Ирод.

Мариамма с какою-то гадливостью поглядела на искаженное лицо мужа.

— Жалкий глупец! — тихо сказала она. — Иосиф за тебя же распинался, доказывал, как сильна твоя любовь, что и в смерти ты не можешь разлучиться со мной... Жалкий трус!

Дольше Ирод не мог вынести этой пытки. Как помешанный, он выскочил от Мариаммы и носился взад и вперед по обширному дворцу, нагоняя на всех ужас. Это был настоящий зверь пустынь Идумеи, и все спешили спрятаться от него. Одна Саломея не испугалась брата.

— Что так мало виделся с женой? — спросила она. — Царица и мой муженек не ждали тебя так скоро.

— Иосиф!.. И ты заодно с ними? — остановился вдруг бесноватый.

— Нет, они вдвоем заодно, — лукаво отвечала сестра.

— На крест! Распять их заодно, на одном кресте, его на нее!

Злобная радость сверкнула в красивых глазах Саломеи... «Сын Петры! — забилось ее сердце. — Где ты?»

Ирод же, как только воротилась к нему способность говорить более спокойно, приказал Рамзесу позвать одного из ближайших царедворцев, Соема, и велел ему тотчас же распорядиться негласным убийством мужа своей сестры.

— Чтобы никто не знал... за святость взят живой на небе, — со злою улыбкой закончил он.

Но убить Мариамму! На это не хватало его сил... Его солнце тогда потухнет. Разве лечь рядом с нею на ложе смерти? Так будет лучше... А дети? Что ему дети без Мариаммы?

Он снова пошел к ней. Но в одном из переходов дворца его встретил прелестный мальчик лет пяти, живой портрет Мариаммы. С мальчиком был старый евнух-негр.

— А! Отец! — обрадовался мальчик.

— Здравствуй, Александр! — сказал Ирод, целуя головку сына (то был старший сынишка от Мариаммы). — Вы не ждали меня?

— Нет, ждали и молились за тебя.

— Как же вы молились?

— А так: Бог отцов наших! Помилуй нашего отца!

— А кто научил вас этой молитве?

— Мама... она все плакала, — отвечал ребенок.

Лицо Ирода мгновенно прояснилось, но снова какая-то мысль омрачила его.

— Ну, черный куш, пойдем играть, — сказал мальчик и убежал.

Мариамма приказывала детям молиться о нем. Что это? Действительно ли она опасалась за его жизнь? Или это боязнь за себя, когда она узнала от Иосифа его тайное распоряжение в случае его смерти? О, тогда это была молитва не за него! Но Александр сказал: она все плакала? Конечно, боязнь смерти вызвала эти слезы... А слезы страха — это преграда от любовных помыслов, от любовных вожделений... Она, следовательно, невинна... Но, в таком случае, зачем он приказал казнить Иосифа, если и он невиновен в том, на что прозрачно намекнула Саломея? Нет! Он виновен, виновен тем, что выдал его тайну. Он заслужил смерть!.. Но Мариамма, это бедное дитя, за что она должна страдать? И он вспомнил выпавшего из гнезда голубка... Невинный, беспомощный. Не то же ли и Мариамма? Не ее ли, как юного птенчика, он вырвал из родного гнезда? И ему стало невыразимо жаль этой женщины-ребенка.

Он рванулся к ней, примиренный, раскаявшийся.

— Прости меня, дитя мое! — припал он к ногам Мариаммы. — Я оскорбил тебя... прости меня, не отталкивай от себя. — Мариамма молчала, тихо отстраняя его от себя.

— Мариамма! Сжалься! Без тебя не жизнь мне — ад! — ломал он руки.

— И моя жизнь — ад, — тихо проговорила Мариамма. — Умереть бы...

Ирод, забывая все, мгновенно обнажил меч.

— И тебя, и себя разом, чтобы кровь наша смешалась! — простонал он.

— Рази! — И Мариамма, разорвав одежду, обнажила белую, как лилия, грудь.

— Нет, не могу, не могу! — с плачем простонал он и, шатаясь, как пьяный, вышел.

— В поход... в Аравию... там найду смерть, — бормотал он.

И он тотчас же приказал позвать на военный совет Ферора, Соема и главных военачальников.

— Что Иосиф? — спросил он Соема, когда тот вошел.

— В царстве теней, — был ответ.

В совете решено было немедленно двинуться за Иордан.

Арабы, узнав о переходе отрядов Ирода к Галанду, встретили его у Диосполиса. Битва была жаркая, сопротивление врага упорное. Ирод, казалось, искал смерти, но сам нес смерть всюду, куда только направлялось его убийственное боевое копье. Воины его, видя личную храбрость самого царя, его изумительное бесстрашие, воодушевились, как один человек, и арабы потерпели жестокое поражение. Но это поражение подняло на ноги всю