Поэтому, когда, распустив синедрион, Гиркан воротился во дворец, он тотчас же тайно отправил одного царедворца к Ироду сказать, чтобы он, не дожидаясь вторичного призыва к суду, немедленно отправлялся в Галилею.

Ирод усмехнулся, когда услышал это от посланного.

— Воробьи великодушно предупреждают ястреба, чтобы он избегал их суда и расправы, — сказал он. — Хорошо. Но скажи пославшему тебя, что я, чтя закон и судей, явлюсь на суд вторично, и тогда Голгофа и Елеонская гора покроются дремучим лесом из крестов, точно лесом пальм, а на крестах будут висеть те, которые кричали мне вослед перед синедрионом: «Распять его! Распять!»

Когда Александра увидела возвратившегося из синедриона Гиркана, она поняла все.

— Ах, отец, — сказала она, — я видела с кровли дворца, с каким сильным отрядом из римлян он отправлялся на суд.

— Да, голубка, — безнадежно махнул рукою первосвященник.

— Бедные дети! — горестно вздохнула Александра, увидев входящих Мариамму и Аристовула.

— Дедушка, — подбежал к Гиркану последний, — когда же будут распинать Ирода?

Старик прижал к своей груди головки детей и тихо заплакал.

Ирод, казалось, действительно задумал исполнить свою угрозу — усеять лесом крестов Голгофу и Елеонскую гору. Когда он воротился в Галилею, то Секст-Цезарь, ввиду возрастающего всемогущества своего родственника, Юлия Цезаря, о котором дошли до Сирии слухи, что он готовится возложить на себя императорскую корону, предвидя для себя более высокий пост, решил подготовить на свое теперешнее место Ирода и назначил его не только правителем Самарии, но и всей Келесирии.

Скоро в Иерусалиме узнали об этом, и Кипра, мать Ирода, сказала своему мужу, Антипатру:

— Мой Ирод будет царем. Я давно об этом знала. Я знала это от его рождения. Когда родился он, старая Рахиль, ухаживавшая за мной, принесла ко мне новорожденного и сказала: «Смотри, у него на головке корона». И я увидала на лбу его, на нежной коже, багровый отпечаток в виде коронки. Рахиль тогда сказала мне: «Когда ты была еще маленькой девочкой и бегала по каменистым уступам твоей родной Петры, один пустынник, пришедший от Синая, увидав тебя, сказал: „Она будет матерью царей“. А я ему сказала: „Она и так дочь царя Каменистой Аравии“. А он сказал: „Она даст царей другой, более могущественной и славной стране“.

— Мы и так царствуем над всей Палестиной, хотя и не носим царских венцов, — улыбнулся Антипатр.

Вскоре после того в Иерусалиме узнали, что Ирод собирает войско, чтобы идти на Иерусалим. И действительно, к Антипатру явились от Ирода гонцы с письмом, в котором Ирод извещал отца и брата Фазаеля о своем неуклонном решении наказать своих судей и дерзкую чернь, которая осмелилась кричать ему в глаза: «Распять его!»

«Когда великий Цезарь, — писал Ирод, — шел со своими легионами из Галлии, чтобы наказать мятежный Рим, то, переходя через рубикон, он воскликнул: „Aléa jacta est!“ Я же, переступив рубеж Иудеи, воскликну: „Кресты на Голгофу!“ Но одной Голгофы будет мало для меня. Боюсь, что и лесу на кресты не достанет».

— Юноша совсем обезумел, — сказал Антипатр, прочитав послание сына. — Надо спешить к нему.

— Я знаю Ирода, — улыбнулся Фазаель. — Когда мы еще учились в Риме, он сказал одному римлянину-воину, толкнувшему его на Форуме: «Я велю повесить тебя, когда буду царем!»

Антипатр и Фазаель, ничего не сказав ни Гиркану, ни членам синедриона об угрозах Ирода, тотчас поспешили к нему навстречу. Они прибыли как раз вовремя. Уже издали они услыхали какой-то странный гул в лесах, покрывавших склоны иудейских гор.

— Что это за гул и треск в лесу? — спросил Антипатр первого попавшегося воина из иудеев, которого лично знал отец Ирода.

— Это наши воины рубят иудейские леса на кресты для иерусалимлян, — отвечал воин.

Антипатр и Фазаель были поражены.

— Сын мой! Что ты задумал? — воскликнул Антипатр, увидав Ирода.

Последний указал на несколько срубленных гигантских пальм.

— Это кресты для Гиркана и для членов синедриона.

Антипатр содрогнулся.

— Именем Бога живого заклинаю тебя, сын мой, смягчи твой гнев, — со страстною мольбою заговорил Антипатр. — Для кого готовишь ты эти позорные кресты? Для первосвященника и царя? Но вспомни, кто он был для тебя? Ты почти вырос при дворе Гиркана. Не при нем ли ты достиг такого могущества, о котором не ведала Идумея. Ты ожесточен против членов синедриона? Но они исполняли только то, что им предписывали законы страны. Они намерены были, они должны были приговорить тебя к смертной казни, именно к самой позорной, к распятию на кресте. Но от тебя, от твоего могущества зависело не подчиниться приговору синедриона. Ты и не подчинился. За что же казнить их, когда они исполнили только долг свой пред народом?

Ирод упорно молчал.

— Что же ты ничего не скажешь, мой сын, моя слава, моя гордость? — продолжал Антипатр.

— Я обещал наказать их, — угрюмо отвечал Ирод.

— Но ты обещал повесить того римского воина, который, помнишь, толкнул тебя на Форуме, и... не повесил, — с любовью заговорил Фазаель, обнимая младшего брата. — Помнишь, как мы учились в Риме? Ведь не повесил?

Ирод вдруг рассмеялся самым искренним смехом. Это был характер странный, душа, как бы сотканная из контрастов. Нежный в душе, любящий, мечтательный, как и его мать Кипра, аравитянка, выросшая среди знойных скал и пещер Петры, он иногда испытывал порывы ужасающей жестокости. Превосходный ездок, равного которому не имели вся Идумея и даже каменистая Аравия, родина лихих наездников, великолепный стрелок, стрелы и копья которого никогда не знали промаха, он на охоте в бешеной скачке за газелями, волками и дикими кабанами никогда не щадил лошадей, загоняя их до смерти, и никогда не давал пощады диким животным, истребляя их сотнями, а вне этой страсти он щадил голубя, ласточку, оказывал самое нежное внимание больной овце, раненой или упавшей из гнезда неоперившейся птичке. Страстно любя маленькую Мариамму, внучку Гиркана, боготворя это нежное существо, Ирод по целым часам носил ее на руках, лелеял, как божество; но в самых порывах безумной нежности им овладевало, моментами, иное, страшное безумие — бросить это нежное, невинное создание с высокой кровли дворца в глубокий водоем. После слов брата он несколько задумался.

— Но они обидели меня, унизили перед народом, перед иерусалимской чернью, — сказал он.

— Нет, они творили волю закона, — возразил Антипатр. — Если ты теперь казнишь их, служителей Иеговы, в глазах народа, то в глазах этого народа ты явишься противником Иеговы. А жалкий, добрый Гиркан, за что его наказывать? Он своим притворным обмороком в синедрионе, я знаю это от него самого, освободил тебя от суда. Он же тайно советовал тебе немедленно уехать из Иерусалима. Помни и то, что решение войны в руках Бога, а в неправом деле и войско бессильно.

— Отец, ты прав, — сказал Ирод покорно, — твоим советам внимали и великий Помпей, и великий Цезарь. Я не хочу быть самонадеяннее их. Но я должен показать Иерусалиму и всей Иудее и мое могущество, и мое великодушие. И я это сделаю.

— Но как? — спросил Антипатр.

— Я сначала приведу их в трепет, а потом в умиление.

— Хорошо, делай, как знаешь; но только поклянись мне, сын мой, что не сделаешь зла ни Гиркану, ни синедриону, ни Иерусалиму.

— Клянусь именем Того, который остановил солнце для Иисуса Навина.

— Благодарю, сын мой, — сказал растроганный Антипатр. — А теперь, — обратился он к Фазаелю, — мы поспешим в Иерусалим. Никто не должен знать, что мы виделись с Иродом.

Утром следующего дня население Иерусалима пришло в такой ужас, какого не испытало оно даже тогда, когда осаждал Помпей. С ночи город был обложен войсками Ирода, словно железным кольцом. Мало того; на Голгофе, на Елеонской горе и на всех окружных высотах воины Ирода водружали целый лес крестов. Невообразимый вопль и стенания слышались по всему городу. Обезумевшие от страха мужчины, женщины и дети толпами спешили к храму, чтобы принести разгневанному Иегове последнюю жертву перед смертью. В Овчей купели не хватало ни места, ни воды для омовения жертвенных агнцев. Дым от жертвенных всесожжении облаками носился над городом и заслонял собою утренние лучи солнца, которое кровавым шаром выкатывалось из-за Елеонской горы, покрытой лесом крестов, между которыми, словно горящие факелы, сверкали медные каски и щиты римских гоплитов. Многие раздирали на себе одежды и посыпали головы пеплом из-под жертвенников. Чем-то похоронным звучали в воздухе медные трубы глашатаев первосвященника, которые созывали народ ко дворцу Гиркана. Члены синедриона раньше были вызваны во дворец и находились уже там. Туда же спешили Антипатр, Фазаель и Малих, начальник небольшого иерусалимского гарнизона.