А дед Никита, поглядывая в окно, радовался:

— К урожаю!

Но незаметно миновал и корень зимы. Наступил февраль-ветродуй. Дольше стало задерживаться на небе солнышко. И хотя было еще студено, в народе говорили, что медведь в берлоге на другой бок перевернулся, а солнце на лето пошло.

Первой заметила это большая желтогрудая синица.

— Цвеньк, циньк! — запела она на солнечной стороне крыши.

— Цвень, дрень! — вторя ей, зазвенела, упав на крыльцо, первая капля.

Обрадовались теплому солнышку воробьи, устроили меж собой потасовку.

— Чик-чирик, чик-чирик! — раскричались они на всю пасеку.

— Донг, донг! — словно в колокол ударил пролетавший над лесом черный ворон-вещун. — Весна идет, весна идет!

Его-то, черного, как головня, самого первого пригрело солнце. А дед Никита стоял на крыльце домика, покуривал свою маленькую трубочку, сделанную из корня старой березы, и улыбался:

— Да, весна! Но весна-красна показалась только на часок. Побежавшие было с крыши из-под снежной шапки веселые жемчужные капли вскоре повисли ледяными сосульками. Смолкла до следующего дня желтогрудая синица, угомонились непоседливые воробьи, и улетел по своим неотложным делам ворон-вещун.

Дед Никита постоял еще немного на крыльце, выбил о перила свою трубочку и тоже пошел в избу.

Холодно!

Пчелы, конечно, ничего этого видеть не могли, но и они не прокараулили начало весны — время подсказало. Клуб зашевелился, расширился. В середине его, в самом теплом месте, пчелы стали до блеска чистить ячейки, чтобы можно было выводить в них новое поколение крылатых тружениц, искусных собирательниц нектара и пыльцы. Старым пчелам инстинкт подсказывал, что после выставки они долго не протянут: короток пчелиный век, поэтому нужно было начинать готовить себе смену. К вечеру этого же дня матка — мать всего великого государства пчелиного из племени самого Солнца — положила в чистые ячейки первые яички, жемчужно-белые, как крупинки сахарного песка. С этого дня матка стала откладывать яичек все больше и больше, чтобы не умалялось, а крепло великое государство пчелиное.

Дело пчелиной матки — только откладывать яички, и как можно больше. Другой работы и заботы у нее нет. Все воспитание будущего потомства целиком лежит на пчелах. Они же и за маткой ухаживают, каждую секунду предлагают ей покушать, чтобы она не ослабла и могла без устали откладывать яички. Ведь что ни больше она положит яичек, то больше будет пчел, сильнее семья, а такой семье в жизни ничего не страшно: ни враги, ни холод, ни голод. Сильная семья всегда обеспечит себя кормом на весь год. Вот почему матка и старается отложить яичек как можно больше — насколько хватит теплого места в гнезде.

Как только в ячейках появились первые яички, пчелы окружили их большой заботой и любовью. Большие труженицы, они не терпят безделья и теперь довольны, что наконец-то приспело дело и с каждым днем работы будет все больше и больше.

На третий день яички лопнули, и из них выклюнулись крошечные белоснежные подковки личинок. Пчелы стали сытно кормить их своим молочком, немного позднее — хлебиной — пчелиным хлебом-пергой, сделанной еще летом из цветочной муки-пыльцы с медом, обогревать. В тепле и сытости личинки быстро росли, а когда выросли уже настолько, что стали полностью занимать донышки ячеек, пчелы положили им вкусного и питательного корма и запечатали ячейки тоненькими пористыми восковыми крышечками, сделанными из смеси воска с хлебиной. Хлебину пчелы подмешали в воск для того, чтобы к личинкам проникал свежий воздух, а запечатали, чтобы на нежные, слабенькие тельца личинок ничего не могло попасть такого, что невидимо даже пяти пчелиным глазам. Теперь личинки должны были развиваться самостоятельно, превратиться в куколок, потом в молоденьких пчелок, прогрызть восковые крышечки и выйти наружу. Но до этого нужно было ждать ровно 21 день, и пчелы терпеливо ждали появления молодежи, с которой как-то веселее жить даже в темном омшанике.

Время от времени в омшаник заходил дед Никита. Когда натужно скрипела тяжелая дверь, пчелы вздрагивали и встречали деда ровным, чуть возбужденным жужжанием, точно что-то ему рассказывая. Дед затаивался и долго прислушивался к ровному гулу-рассказу, по которому узнавал, как идет житье-бытье в великом государстве пчелином. Потом он прикладывал ухо к улью, тихонько щелкал но стенке и снова слушал.

Как живете, милые? — спрашивал дед первым щелчком.

— Хорошо, дедушка, спасибо за беспокойство!

— Ах, глупые, глупые, — говорил второй дедов щелчок, — наступает весна. Вот скоро я вас выпущу! То-то полетаете, то-то порадуетесь.

Дед, как и пчелы, тоже с нетерпением ждал весну и все разговоры сводил только к ней.

А солнце и впрямь повернуло на лето. Оно стало заметно теплее и ярче, все дольше задерживалось на небе, удлиняя и удлиняя день. Морозы смякли. Воздух стал чист и прозрачен. В нем все явственнее ощущались тонкие, волнующие запахи весны. По ночам особенно ярко перемигивались звезды. Они стали заметно крупнее и так низко висели над лесом, что, казалось, вот-вот заденут за макушки высоких елей.

Днем удивительно ярко сверкали снега.

Незаметно миновал март — бокогрей и капельник. Реже поднимался сиверко, чаще с теплого угла дул влажный, шелковистый ветер, приносил запахи набухающих почек, водянистого снега, апрельской прели. Лес очистился от снежных шапок, стал темнее, таинственнее. Пропала его сказочная красота, созданная снежными буранами.

Теперь уже целыми днями цинькала на припеках синица, шумно дрались воробьи, а над полями весело звенели жаворонки.

С утра и до вечера старательно подтачивал снега, отворял ручьи неутомимый апрель-водолей, целыми каскадами катил он с крыш жемчужные капли.

Пролысились поля. Заметно оседал снег и в лесу, а на красной стороне оврагов уже выглянули огненно-желтые и нежно-голубые глазки первоцветов.

С наступлением тепла дед Никита все дни проводил на улице: чинил старые ульи, рамки, раскидывал по пасеке и без того на глазах убывающий снег. Старик нетерпеливо ждал того дня, когда можно будет вынести из темного омшаника ульи с пчелами.

И день этот настал.

На солнечной поляне сошел весь снег. Серые глыбы его остались только в густых осинниках да ельниках. На проталинах наклюнулась нежно-зеленая травка.

Дня за два до выставки пришел на насеку по последней санной дороге дед Афанасий.

Никита очень обрадовался сторожу, и не столько потому, что долго не видел его, сколько от сознания, что наконец-то пришла пора весенней работы с пчелами. Дед Афанасий был для деда Никиты таким же точным предвестником теплых дней, какими являются у нас грачи и жаворонки — вестники настоящей, безобманной весны.

Дед Афанасий хотя и устал с дороги, но, едва скинув с плеч тяжелую котомку, обошел всю пасеку, все закоулки, походил по лесу, заглянул в омшаник и долго стоял на берегу разлившегося озера.