Но, если однажды пережил такую встречу, будешь всю жизнь ее хранить, как талисман.
И это не был сон. Как прилетел, когда не ждал, так улетел, когда не думал. Быть может, погнался он за летучими рыбками, которые, хороводом, выманенные на волю лунным лучом, перелетели от волны к далекой волне, вылетели целым снопом, разорвались веером, разделились, мелькнули, исчезли. Скрылись, как он. И глаз что-то увидел, душа что-то поняла, ум будет прясть свою пряжу.
В Южной Африке я видел красоту черного лика Зулю, Зулусов и Зулусок, которых не изуродовали ни Голландцы, ни Португальцы, и не успели еще изуродовать Англичане. В Австралии я видел лишь горсть черных жемчужин, лишь малую малость уцелевших Черных туземцев. Чтобы увидеть их снова, нужно, порвав линию движения на Юг, подниматься к Северу, посетить Новую Гвинею, Соломоновы острова, острова Фиджи.
Говоря о красоте лика Черных, я сразу наталкиваюсь на инстинктивную вражду, недоумение и насмешку, ибо сам я Белый и с Белыми говорю. Но разве нужно, любя день, отрицать Ночь, или, восхищаясь Ночью, не видеть прелести Дня? Все цветы красивы, а каждый человек, если брать его образно, есть цветок в мировом саду. Понятие Красоты, как утвержденье абсолютного канона, не существует. Если у меня Китайский разрез глаз, не полюблю я Эллинскую Афродиту, и Римлянин, бившийся под стягом Орла, не поймет, что Китайский дракон — интересней и красивее, как знамя. Ни один народ не поймет другой народ. Ни одна раса не постигнет другую расу, как гора не постигнет реку, хоть ее питает, и ручей не поймет пещеру, хоть они перекликаются. Но отдельный человек может видеть и понимать все. А если он — художник, поэт, путешественник, прибавляю, если он влюбленный, он видит то, чего не видят подходящие к явлению лишь в свете размышления.
Черный красив. Ибо чувственен он самозабвенно. Как ребенок, еще не умеющий ни считать, ни читать, но уже любящий и зверей, и птиц, и сказки, и раз его что завлечет, он желает это длить без конца. Когда он благодарит, он указывает на Солнце. Когда он пляшет, кажется, что он сражается. Когда он работает, кажется, что он играет. Когда он бежит, кажется, что это ветер. Мужчины и женщины здесь равно зачарованы. Когда высокий Зулус Африканских степей смотрит на Белого, усмешливо оскалив свои сияющие зубы, — когда, вчерашний, быть может сегодняшний, людоед Новой Гвинеи, Папуас, глядит на Белоликого блестящими глазами, — в душе становится и жутко, и радостно, словно ты глядишь на леопарда или пантеру.
Белые с Черными встретились вражески в Африке и в Австралии. Более сильные, Белоликие, истребили, сжали, стерли, отодвинули более слабых, Черных. Тут кончилась часть трагедии рас, еще никем действительно не написанной. Прямое противопоставление да и нет завершилось. Но, как путь из Австралии в Новую Зеландию определен зигзагом, косвенным движением вниз, и снова, влево, вверх, так, после отмеченных путей, где в прямом противопоставлении встречались Черные и Белые, мы уходим к Цветным, к Смуглоликим. Раса, названная Полинезийской, иначе же Океанийцы.
В своем явлении среди Мировых народов, Смуглоликие не воплощают в себе ни единообразной основы Ночи, ни единичного элемента снега, а соединяют в своих лицах черный нецвет и белый всецвет, в неразгаданно разнообразных оттенках теневого. Дети одной великой семьи, жители острова Пасхи, что созидали исполинские статуи, и лениво-чувственные Таитяне, легкомысленные туземцы Гавайских островов, и поражающие своею красотой жители островов Маркизовых, все Полинезийские Островитяне, до татуированных туземцев Новой Зеландии, говорят на схожем языке, схожи своими ликами, повторяют в поэтической разработке одни и те же легенды и вымыслы, но все они раздельны, — ведь даже на суше деревня не похожа на деревню. А тут, остров от острова отделен водой, и между одной островной группой и другой островной группой тысячи верст. Все же, хотя и в раздельном, — в родственном красочном хоре возникают вечерние тени ликов Маори, предрассветные сумерки лиц Тонганских, и золотистое утро ликов Самоа, — утро, и четкий, жгучий полдень.
Откуда прибыли в Тихий Океан, поселенцы дней незапамятных, Полинезийцы? Откуда вылетели эти стаи смелых людей, которые, исчерпав свое прошлое, не побоялись в длинных ладьях переплыть моря, одолеть бури и разбросать в Тихом Океане слова, понятия, легенды, лики странно-родственные Египтянам, Индусам и Южанам Европы?
Происхождение Полинезийцев истолковывали различно, но позднейшие исследования с несомненностью указывают на принадлежность Полинезийцев к Кавказской расе. Они смешивались с другими расами. В одной или в другой группе островов, на лицах можно видеть большую или меньшую примесь теневого элемента, но если, по общему впечатлению, мы будем сравнивать Полинезийца с каким-нибудь расовым ликом, мы должны сказать, что Маори, или Самоанец, или Тонганец, не похож ни на Эллина, ни на Китайца, ни на Японца, ни на Араба, ни на Немца, ни на Кафра, но часто он до странности напоминает Испанца или Индуса, Перса или Кавказского Горца.
Откуда-то, из пределов Персидского залива, незапамятные века тому назад, поплыли в длинных ладьях смельчаки, не захотевшие быть в прежнем, и услышавшие таинственный зов, который повелевал им найти вулканические и коралловые острова. Самые воинственные и самые смелые из этих бесстрашных мореходов были те, что заплыли всех дальше на юг Земного Шара, смуглые Маори, которые в числе сорока тысяч еще и доселе живут как туземцы Новой Зеландии. Каждый род Маори, изводит себя от той или иной каноа, длинной ладьи, на которой приплыли его предки.
Один из тех Европейцев, которые впервые увидели Маори, Крозе, говорит о них: «Вполне достоверно что Белые здесь — туземцы. Их цвет, вообще говоря, есть цвет жителей Южной Европы, и я видел неоднократно рыжеволосых. Некоторые, по цвету лица, были совершенно схожи с нашими матросами».
А откуда вот эта песенка, песенка девушки?
Откуда эта песенка? Быть может, из нежной Италии? Или из сладостной Персии? Или из сказочного Таити? Или из меня? Или из Любви?
Да, конечно, она из Любви. Но Любовь выражается по-разному. Здесь она доведена до кристальности. Любовь, как звенящее мгновение, равноценна во всякой душе. Все же должно сказать, что песенка эта такая же невыдуманная и подлинная, как следующая «Песнь Весла»: —