С работы он ушел рано. В желудке урчало, как в баке с кислотой, в который бросили цинковую чушку, да и дела совершенно не клеились. Было еще светло, когда он добрался до дома; походившее на кровавый сгусток солнце низко зависло над покрытыми снегом полями, придавая теням домов и деревьев отдаленное сходство с дубинками и клинками. Холод и тишина действовали, как зубная боль. Черт побери, как же пустынно в этом доме! Может, поесть где-нибудь? Но нет, выбрасывать деньги ради какой-то жирной жратвы и паршивого обслуживания?

Лучше расслабиться, хорошенько отдохнуть и провести вечер спокойно. Таблетка несколько ослабила резь в желудке, хотя лучше всего тело и душу успокоит стакан глинтвейна перед пылающим камином. Во всяком случае, он на это надеялся. Ведь приступы беспричинной ярости, когаа он был готов наносить удары во что попало, легко могли обернуться и против него же самого. Только еще сердечного приступа ему недоставало! Нет, хотелось, хотелось…

Двигавшаяся с востока темнота быстро накрыла собою бледно-зеленые просторы на западе; он сходил в сарай и принес столько дров, сколько может понадобиться, как ему казалось. С шумом разминая газету, он бросил случайный взгляд на каминную решетку и увидел несколько клочков бумаги с рукописью Уны. С этими проблемами на работе, а потом из-за котенка, он совершенно забыл про ее существование. Оказывается, сгорело не все, сохранились, хотя сильно пожелтели и отчасти даже обуглились, целые страницы. Он машинально потянулся к камину и взял верхний листок. Может, если он процитирует ей какую-нибудь главу или стих, Уна сама поймет, какой ерундой занимается на самом деле занимается в ущерб ему, хотя как основной добытчик в доме он вправе рассчитывать на внимание с ее стороны.

Он поднес бумагу к лампе, чтобы лучше разобраться в многочисленных правках черновика. На третьей странице говорилось: «в то время как египетская религия, как и любая другая, своими корнями уходит в примитивные верования, она смогла породить изысканную утонченность, словно сопоставимую с творениями маймонидов или Фомы Аквинского. Монотеизм отнюдь не был изобретением Эхнатона, и у нас есть основания полагать, что он существовал в период правления Пятой династии, хотя по определенным и не до конца установленным причинам его проявление всегда было генотеистичным. Употребление в Книге мертвых множественного числа при упоминании „тел“ и „душ“ применительно к человеку характеризуется той же сложностью, как и взаимодействие составных элементов Святой Троицы. Даже ка, имеющее внешнее сходство с идеей, обнаруживаемой в шаманизме и наивных мифологических системах, является скорее плодом пережитых сновидений: при ближайшем рассмотрении оказывается концепцией такой психологической глубины, что искушенный современник вполне может увидеть за всем этим символ определенной истины, тогда как последователи Юнга вполне серьезно полагают, что это нечто более глубокое, чем простой символизм. Автор не станет вдаваться в дополнительные подробности данной проблемы, однако, будучи последователем Юнга, в дальнейшем будет в своей работе следовать этой форме анализа…»

— Чушь собачья! — Тронен с трудом удержался, чтобы не разорвать листок. Нет, он сам прочитает ей эту писанину, пусть послушает и убедится не только в том, что это сплошная ерунда, но и что пишет она как самый заумный профессор.

И уж, конечно, не преминет упомянуть про то влияние, которое оказал на нее бывший ухажер Гарри Куортерс… Он сунул ломкий бумажный листок в брючный карман и продолжал разводить огонь. Остальные записи, конечно же, можно было сжечь.

Совсем скоро в камине заплясали огоньки пламени, отражавшиеся в потемневших стеклах окон — красное на черном. Тронен постоял несколько минут, глядя на огонь, потирая согревающиеся руки, вдыхая аромат дыма. Дневное раздражение улеглось, однако решимость его лишь окрепла. Он еще покажет этому миру, взнуздает его, пришпорит как следует. Зазвонил телефон.

Ну, что за тварь на сей раз? Он подошел к аппарату, резко снял трубку и рявкнул:

— Да.

Побелевшие пальцы сжались в кулак.

— Лео.

Голос Уны.

— Лео, я собиралась выждать еще некоторое время, но мне стало так одиноко.

Вот он — момент торжества!

— Ну и как, собралась назад? Пожалуй, нам есть о чем поговорить.

Гудящая тишина и затем (он почти видел, как поднимается ее белокурая головка):

— Поговорить. Да, конечно, надо поговорить. Я не считаю, что мы должны что-то утаивать друг от друга, а ты?

— Где ты находишься?

— А зачем тебе это? — Она перестала сопротивляться, голос стал каким-то невнятным. — Я что, слишком рано позвонила? Тебе надо еще время, чтобы, чтобы остыть? Мне надо еще подумать, что мы станем делать?.. Извини, Лео.

— Я спросил, где я смогу тебя найти, — чуть не по слогам произнес ок.

— Я… знаешь, мне так не нравится эта комната, в которой я сейчас нахожусь. Завтра утром съезжаю отсюда, правда, пока не решила; куда именно. Надеялась, конечно, что смогу вернуться домой. Но только не сейчас, если вообщe соберусь, хорошо?

— Вот и позвонишь тогда, — отрезал он, — когда тебе будет удобно, — и швырнул трубку на рычаг.

Вот так-то! Пусть теперь на коленях приползет.

Тронен заметил, что его бьет дрожь. От напряжения? Может, еще стакан глинтвейна? Он вынул из бара бутылку бренди и направился к кухне.

Войдя туда, он услышал еле различимое «мяу-мяу».

Бутылка выскользнула из ладони. Он стоял и целую минуту, показавшуюся ему безумно длинной, вслушивался в эти звуки, доносившиеся из ночи.

Наконец его ярость вспыхнула снова, неистово завопила.

— Хватит меня преследовать, слышишь?! Хватит ходить за мной! — Подобно солдату, сжимавшему в руках автомат, он прыгнул к двери и едва не вырвал ручку.

Свет выплеснулся наружу, внутрь хлынули холод и темнота. Котенок лежал в самом конце тонкой полоски крови. Абсолютно неподвижный, только часто и неглубоко дышавший. Однако, схватив его, Лео почувствовал под сломанными ребрами слабые толчки крохотного сердца.

Он с трудом переборол позыв рвоты. Скорее, скорее покончить с этим мерзким существом, раз и навсегда. Он снова вбежал в гостиную. Угольев в камине было еще мало, хотя пламя поднималось высоко, гудело, переливалось разноцветьем. В спешке он даже уронил защитный экран.

— Исчезни! — завопил он и швырнул котенка в огонь.

Животное стонало, ворочалось, пытаясь выползти наружу, хотя шкурка на нем вспыхнула почти мгновенно. Тронен схватил кочергу и со всей силой вжал котенка в угли, буквально пригвоздив его к месту.

— Умри, — чуть ли не нараспев проговорил он, — слышишь, умри, умри, умри!

Кожа покрывалась волдырями, краснела, потом стала чернеть. Глаза лопнули. То, что некогда было котенком, сейчас превратилось в молчаливую, неподвижную массу. От влаги, вытекавшей из тела животного, огонь шипел и медленно угасал. Запах гари и паленого мяса заставил Тронена отступить. Кочергу он держал, как меч-кладенец.

Ну наконец-то сдох, не было его уже. Но ведь задохнуться можно от этой вони. Лео отступил назад в кухню. Ладно, прогорит этот шашлык, можно будет открыть окна и двери и хорошенько все проветрить. А вот и бутылка, которую он выронил…

Сделав несколько больших глотков в сверкающей хромом и пластиком кухне, он подумал, что пора бы и перекусить. Подумал — и тут же почувствовал тошноту. Даже сам не понял, отчего именно. Ну, разумеется, мало удовольствия возиться с… этой мерзкой тварью, но ведь он должен, просто обязан был это сделать. Так что же он не радуется — с этим покончено.

Он сделал еще один большой глоток и почувствовал текущее по пищеводу тепло. Или что, нельзя радоваться таким вещам, так что ли? О нет, он не садист. И потом, ему пришлось натерпеться столько, что любой другой на его месте с ума бы сошел. Бедь если этот котенок был невинным, неразумным созданием, то разве нельзя этого же сказать про гремучую змею или крысу, разносящую повсюду чуму? Их вам убивать можно, и к тому же радоваться при этом, так ведь? В телефильмах про войну солдаты веселились и шутили, бросая свои бомбы, стреляя и сжигая нацистов. Неписанный закон гласил, что нет преступления и нет оснований терзаться муками совести мужу, убившему насильника собственной жены.