Силия вихрем выскочила из телефонной будки, а вместе с ней столь же стремительно выскочили ее восхитительные бедрышки ну и все прочее. Стрелы огненных взоров, обычно обильно метаемые в нее теми, кто по натуре своей склонен к любвеобилию, в этот раз падали в ее кильватер тлеющей паклей. Она залетела в закусочную и заказала бутерброд с креветками в томатном соусе и большой стакан белого портвейна, который она ловко подхватила с оцинкованной стойки. Выпорхнув из закусочной, она, сопровождаемая взглядами четырех футбольных букмекеров, берущих четыре шиллинга с каждого фунта, быстрым шагом направилась в Тибурнию,[14] где находилась квартира ее деда по отцу, Виллоуби Келли. Она ничего не скрывала от своего деда, ничего, если не считать того, что могло бы причинить ему душевную боль, а это значит, что она рассказывала почти все.

Между прочим, она уехала из Ирландии, когда ей было всего четыре года.

Лицо у господина Келли было узкое и изборожденное обильными складками и морщинами, порожденными тусклым, скаредным бездельным существованием. По мере того как всякая надежда на нечто лучшее все более терялась, верхняя часть головы освобождалась от волосяного покрова, обнажая прекрасной формы голый череп. Казалось, еще немного и соотношение между весом и объемом мозга и весом тела упало бы до уровня, наблюдаемого лишь у маленьких птичек. Келли лежал в постели и ровным счетом ничем не занимался, если, конечно, не называть занятием подергивание время от времени одеяла.

– Кроме тебя у меня на всем белом свете никого нет, – сообщила деду Силия.

Келли устроился поудобнее на кровати.

– Никого-никого, кроме тебя, ну и, возможно, Мерфи.

Это сообщение произвело на старика Келли какое-то странное впечатление. Глаза его не могли, как говорится, вылезти из орбит, настолько глубоко они сидели в глазницах, но они могли открываться, и именно это они и сделали.

– Я тебе ничего не говорила про Мерфи, – пояснила Силия, – просто боялась, что это тебе может быть неприятно. Я не хотела причинять тебе боль.

– Боль? Видал я в заднице боль! – буркнул Келли.

Келли откинулся на подушку, и в тот момент, когда его голова коснулась ее, глаза его закрылись, точно у куклы, укладываемой в постельку. Ему бы очень хотелось, чтобы Силия куда-нибудь уселась, а не шагала из угла в угол, нервно сцепляя и разъединяя руки, как это она обычно делала. Крепкая дружба двух рук.

Рассказ Силии, приглаженный, сокращенный, украшательный и сжатый, о том, почему ей пришлось говорить о Мерфи, сводится к нижеследующему.

Когда родители Силии погибли – он в теплых объятиях своей любовницы, а она соответственно своего любовника – на борту судна «Замок Морро», совершавшего злосчастный рейс, Силия, бывшая единственным ребенком, осталась без средств к существованию и ей пришлось пойти, так сказать, на панель. Хотя Виллоуби Келли и не считал возможным приветствовать такое решение, однако и переубеждать Силию он не стал. Силия хорошая девочка, говаривал он, она не пропадет.

А Мерфи она повстречала во время одной из своих прогулок год назад, вечером, завершающим день летнего солнцестояния,[15] когда Солнце находилось в раке.[16] Она свернула от Эдис Гроув на Креморн Роуд, намереваясь пройтись по участку Риич, идущему вдоль Темзы, и несколько освежиться миазмами реки, а потом двинуться по Лоте Роуд, однако случайно глянув направо, она увидела одинокого мужчину, стоявшего в самом начале улицы Стадионной и бросавшего взгляды то на небо, то на свою газетку. Тем мужчиной и был Мерфи.

– Молю тебя, – воззвал к Силии старик Келли, – не надо всех этих подробностей! Мне совершенно все равно, где ты его повстречала, на Стадионной ли улице, на Креморн Роуд или где-нибудь еще. Рассказывай об этом человеке.

Силия запнулась.

– Ну давай же, не томи! – по-стариковски вскричал Келли.

И Силия продолжила рассказ. Она остановилась в таком месте, чтобы взгляд этого мужчины, проделывающий путь от небес к газетке, неизбежно бы чиркнул по ней. Когда же его голова безвольно опустилась подбородком на грудь, произошло это столь быстро, что взгляд его прошелся по Силии, но тут же ушел в сторону. Он не сразу поднял его на тот уровень, на котором он мог бы с удобством рассмотреть Силию, и посвятил некоторое время своей газетке. А вот если при движении взгляда назад к небесам, к горней вечности, Силия будет находиться на том же самом месте, то имелась вероятность того, что он попросит взгляд свой остановиться и оглядеть ее более внимательно и оценочно.

– А откуда ты все это знаешь? – спросил старик Келли.

– Что именно?

– Ну, все эти дурацкие подробности про взгляд и все такое прочее.

– Он мне все рассказывает, – пояснила Силия.

– Избавь меня от подробностей, – сердился Келли. – Рассказывай о своем мужчине.

Так вот, после того как Мерфи некоторое время водил взглядом по странице своей газетки, он наконец поднял его и отправил в путешествие к небу. Судя по всему, это стоило ему немалых усилий. Вздымаемый взгляд был остановлен на полпути, и, явно благодарный за передышку, он устремился на Силию. Минуты две она терпеливо позволяла этому взгляду ползать по себе, а затем, расставив руки в стороны, начала медленно кружиться на одном месте. «Брава» (именно так, с явным «а» в конце слова), – произнес старик Келли, чем-то напоминающий манекен Русселя, что на улице Регентской. Завершив полный оборот, она обнаружила (как, собственно, и надеялась), что взгляд Мерфи, не скрывшийся под веками, все еще устремлен на нее. Но в следующее мгновение глаза его закрылись, словно не выдержав чрезмерного напряжения, челюсти крепко сомкнулись, подбородок ушел вперед, рот приоткрылся, голова слегка откинулась назад. Мерфи изготовлялся вернуться к созерцанию сияющего закатным светом небесного свода.

Силии более всего хотелось броситься… куда?… В воду. Соблазн войти в нее был очень силен, но она переборола его. И этому придет свое время. Силия двинулась вдоль Темзы и на полпути между мостами Альберта и Баттерси остановилась и уселась на скамейку, вклинившись между каким-то челсийским пенсионером[17] и продавцом мороженого «Эльдорадо», который, поставив в сторонку свой лоток с мороженым, позволил себе немножко передохнуть. Райское дело – отдых. А по набережной прогуливались всякого рода творческие личности: писатели, писаки, «невидимки», пишущие для других, безымянные «негры», творящие, но нигде не поименованные, журналисты, музыканты, поэты-лирики, органисты, художники, декораторы, скульпторы, создающие произведения малых и больших форм, бродячие псы, критики и обозреватели, неизвестные и знаменитые, совершеннолетние и несовершеннолетние, самцы и самки, пьяные и трезвые, смеющиеся и плачущие, стайками и по одному. У другого берега виднелась целая флотилия барж, нагруженных пестро-цветной макулатурой, стоящих на якоре или просто уткнувшихся в прибрежный ил. Высокая дымовая труба, говоря метафорически, снимала перед мостом Баттерси шляпу. На воде буксир грудью весело толкал баржу, пенившую реку. Эльдорадовый мороженщик заснул и обмяк, приличный пенсионер теребил свою невероятного красного цвета гимнастерку и приговаривал: «Черт бы побрал эту погоду, как она меня достала!» Часы на башне Челсийской Старой Церкви неохотно пробили десять. Силия поднялась и отправилась назад, по тому же самому пути, по которому и пришла. Но вместо того, чтобы побыстрее добраться на Лоте Роуд, как ей того хотелось, она совершенно неожиданно для себя оказалась на Креморн Роуд. А тот мужчина по-прежнему стоял в устье Стадионной улицы, хотя уже и в несколько иной позе.