– Он забрал свою сумку и кресло, – продолжила Кэрридж историю прихода Мерфи, – и тут же ушел, сказал, что ждать не может.
Последовало молчание, которое обычно наступает в такой момент; Кэрридж внимательно всматривалась в лицо Силии, стараясь не упустить ни малейших изменений в выражении ее лица, а Силия в это время вроде бы внимательно рассматривала свою собственную руку, лежащую на перилах.
– Он просил что-нибудь передать мне? – нарушила наконец молчание Силия.
– Извините, я не расслышала, что вы сказали?
– Я спрашиваю, просил ли Мерфи сказать мне что-нибудь…
Произнося это, Силия, повернув голову так, чтобы Кэрридж не видела ее лица, поднялась еще на одну ступеньку.
– Дайте подумать…
И Силия стояла на лестнице и ждала, пока Кэрридж думает и вспоминает.
– Ах да, теперь я вот припомнила, что он попросил меня передать вам, что с ним все в порядке и что он скоро вам напишет.
Это была еще одна ложь. Мерфи ничего не просил сказать Силии, но жалость Кэрридж почти не знала границ, и она, не останавливаясь перед необходимостью что-нибудь выдумать, всегда была готова выразить сочувствие словами, но не деньгами в виде, скажем, милостыни.
Простояв на ступеньках еще некоторое время и убедившись, что ничего больше Мерфи не просил ей сказать, Силия стала медленно подниматься по лестнице. Кэрридж смотрел ей вслед, держа палец на выключателе. Силия добралась до промежуточной лестничной площадки, повернула и исчезла из поля зрения Кэрридж, но не вся – Кэрридж продолжала видеть руку Силии на перилах: рука попеременно то сжимала перила, то скользила по ним вверх, потом снова сжимала перила на мгновение, потом снова скользила… Когда и рука исчезла из ее поля зрения, Кэрридж выключила свет, но осталась стоять, прислушиваясь, в темноте, что, несомненно, было значительно менее расточительно, не говоря уже о том, что в темноте человек обладает акустическими свойствами, позволяющими слышать все значительно лучше.
С некоторым удивлением Кэрридж услышала, что дверь в комнату, которую Силия и Мерфи занимали до самого недавнего времени, открылась и почти тут же захлопнулась. Прошло несколько секунд, и стало ясно, что Силия не зашла в комнату, очевидно, просто заглянула. Зачем? Снова послышались шаги Силии, взбирающейся по лестнице вверх, но теперь, как показалось Кэрридж, шаги звучали менее уверенно. Кэрридж дождалась того момента, когда открылась и закрылась дверь комнаты старика, не особенно тихо и не особенно громко, а затем ушла к себе в комнату и снова принялась за чтение книги Джорджа Расселла[151] «Видение, свечой мерцающее». Расселл придумал себе странный псевдоним Æ, две буквы слитые в лигатуру.[152]
9
Il est difficile à celui qui vit hors du monde de ne pas rechercher les siens.
Психолечебница Милосердное Заведение Св. Магдалины (М.З.М) находилась за городом, в предместье, и ее местоположение на границе двух графств в определенном смысле предоставляло большие удобства. Больные имели возможность умереть в том или другом графстве простым передвижением койки из одной палаты в другую, так как граница эта проходила по центру главного здания.
Старший санитар Томас Решенье, по прозвищу Бим, лысый, багроволицый, усатый великан, самонадеянный и властный, требующий неукоснительного исполнения своих распоряжений, испытывал к Тыкалпенни чувство, которое вполне можно было назвать любовью. Именно благодаря такому отношению Бима к Тыкалпенни последнему удалось сначала получить работу, а потом привести себе на замену Мерфи. Тыкалпенни объявил Биму, что если Мерфи не возьмут вместо него, то он, не будучи более в состоянии выносить муки общения с больными в палатах, уйдет, оплатят ему за проработанное время или нет. А вот если Мерфи возьмут на работу, то он останется в больнице, но вернется к мытью посуды и бутылок, а это значит, что он по-прежнему будет оставаться доступен изъявлению чувств Бима, столь похожих на любовь.
В результате воспоследовавшей внутренней борьбы между Бимом-просто человеком со всеми его человеческими слабостями и Бимом-старшим санитаром Биму удалось примирить обязанности и удовольствие. Он согласился взять Мерфи на работу с испытательным сроком в один месяц и отпустить Тыкалпенни к мытью посуды. В случае успешного завершения испытательного срока Тыкалпенни будут выплачены деньги, причитающиеся ему за десять дней работы. Таким образом, с одной стороны, Тыкалпенни сделался своего рода заложником и гарантией того, что Мерфи продержится этот месяц, а с другой – Бим получал возможность за полные тридцать дней истощить наконец свое чувство и пресытиться им.
Тыкалпенни тут же высказал пожелание, чтобы ему выплатили за проработанные десять дней не по истечении целого месяца, который был определен Мерфи как испытательный срок, а после двадцати дней, не доработанных Тыкалпенни до полного месяца.
– Дорогуша, – ответил на это Бим, – ты получишь свои денежки, как только твой Мерфи отработает свой месяц ко всеобщему удовлетворению и ни днем раньше.
– Ну, тогда прибавь немножко, имей совесть, – ныл Тыкалпенни.
– Насчет совести – это не ко мне, а к тебе. Твой Мерфи на твоей совести.
Таким образом состоялось назначение Мерфи, словно то был пост, требующий высочайшей ответственности. Его достоинства пока, несмотря на магический глаз, оставались совершенно скрытыми, и назначать ему обязанности в соответствии с ними было просто невозможно. Поэтому приходилось исходить из недостатков и около-достатков Тыкалпенни. И Мерфи получил назначение и наставление от Бима, которому, надо признать, вид Мерфи ох как не понравился.
Мерфи вменялось в обязанность заправлять постели, носить подносы со всякой всячиной, прибирать, приводить все в порядок, убирать за. больными их обычные безобразия и случайные безобразия, ставить термометры, записывать их показания и чертить графики температур, подогревать подкладные судна, класть на лоб больным с большой температурой охлаждающие повязки, отпаривать кляпы, в сомнительных случаях стерилизовать их более радикальным способом, уважать медбрата и слушаться его во всем, обслуживать врача всеми возможными способами – сообщать искомую информацию по первому требованию, подавать что-нибудь, бежать куда-нибудь с поручениями и так далее – и иметь опрятный внешний вид.
Ему постоянно следует иметь в виду то, что ему приходиться иметь дело с больными, которые не отвечают за свои поступки.
Ни при каких условиях Мерфи не должен проявлять ни раздражения, ни гнева, сколь бы грубо и непочтительно с ним не обходились бы больные и сколь незаслуженными ни были бы оскорбления. Поскольку больные значительно чаще имели дело с санитарами, чем с врачами, то они вполне естественно считали санитаров своими врагами и гонителями, а врачей – своими спасителями.
Ему категорически возбранялось проявлять грубость по отношению к пациентам. Иногда применение силы для принудительного ограничения буйства больных и принуждения их выполнять предписания врачей бывает необходимым, но силу следует применять крайне мягко, можно сказать, даже нежно. Если ему одному, без посторонней помощи, не удается справится с больным, ему предписывается обратиться за помощью к другим санитарам.
Мерфи следует постоянно помнить о том, что он никоим образом не должен проявлять никакой инициативы; не имея специальных знаний, он не должен давать оценку чему бы то ни было, происходящему с больными М.З.М. Все предписания, касающиеся больных, исходят только от врачей, которые подходят к делу с профессиональной точки зрения. Возьмем простой пример: неожиданно умирает больной, причем со всеми явными сопутствующими признаками смерти – смерть вездесуща, и иногда умирают даже в М.З.М., – однако Мерфи, увидев такое и отправляясь за врачом, не должен сам приходить к выводу о кончине больного – больной считается живым до тех пор, пока врач не осмотрит его и не констатирует смерть.
151
[151]Джордж Вильям Расселл (1867–1935) – ирландский писатель, действительно писавший под псевдонимом «АЕ».