– Ну, пока я вроде бы все понимаю, – сообщил старик Келли. – Но вот только… как быть с тем, что он ничего не может вносить в семейную копилку?

– Сама не знаю, не знаю, как с этим быть.

– А может быть, он что-то от тебя скрывает? – высказал предположение старик.

– Да нет, я же тебе говорю, он от меня ничего не скрывает! – воскликнула Силия.

– А бывало когда-нибудь так: вот ты ему говоришь что-то приятное ну или делаешь что-нибудь такое, а он смотрит на тебя волком, а ты ему говоришь: я к тебе со всем наилучшим, что женщина может дать мужчине, а ты мне сцену устраиваешь?

– По-разному бывало…

– Нет, ты не увиливай! – вскричал старик. – Раз взялась рассказывать, так уж выкладывай все до конца.

– Ну, в общем, да, догадка твоя хороша.

– Догадка? В задницу догадки! Теперь я уверен, что так оно и было.

– Ну, пока между нами существует хоть какое-то понимание…

Испытывая почтение к тому, что он называл «Архе»,[23] Мерфи поступал с другими так, как ему хотелось бы, чтобы поступали с ним самим. Его постоянно огорчали замечания Силии насчет того, что ему неплохо бы заняться чем-то более прибыльным, чем размышления о посмертной славе или созерцание небесной тверди, усыпанной звездами. Ей было недостаточно видеть обиженное выражение на его лице, ей требовался вразумительный ответ. «Я разве требую от тебя чего-нибудь?» – спрашивал он. «Нет, не требуешь. А разве я требую от тебя чего-нибудь? – спрашивала она и отвечала сама себе: – Да, требую. Это справедливо? Да, дорогой мой, справедливо».

– Послушай, завершай свою историю, – пробурчал старик, – и побыстрее. Этот твой Мерфи меня утомляет.

Мерфи просил, прямо-таки умолял Силию верить ему, когда он говорил, что не в состоянии зарабатывать деньги. Он уже и так просадил, можно сказать, небольшое состояние, неоднократно пытаясь найти себе подходящую работу. Он молил ее поверить ему, что он родился уже вышедшим на пенсию. Но дело, в конце концов, не просто в деньгах. Существовали еще соображения, так сказать, метафизического свойства, которые набрасывали на все покров такой густой тени, что в его чуть ли не ночной тьме такие, как Мерфи, работать никоим образом не могли. Разве Иксион[24] обязывался содержать свое колесо в отличном рабочем состоянии? Разве Тантала[25] принуждали есть соль? Насколько Мерфи знает, ничего такого не было.

– Но мы же не можем жить без денег, – говорила Силия.

– Все в руце Божьей, Провидение нас не оставит своей милостью, – отвечал Мерфи.

Однако невозмутимое нежелание Провидения помочь им вызывало в них такие взрывы эмоций, каковых в Западном Бромптоне не видывали с давних времен. Дошло до того, что они почти перестали разговаривать друг с другом. Иногда, правда, Мерфи начинал что-то говорить, и подчас складывалось такое впечатление, что он даже завершал начатое, но сказать наверняка было бы трудно. Например, однажды утром он заявил: «Наемник первый бежит с поля боя, потому что он наемник». Что, разве можно поддержать беседу, начинающуюся таким заявлением? Или такое: «Что мужчина мог бы дать в обмен на Силию?» Что можно на такое ответить?

– Ну, это, конечно, странные заявления, но тем не менее все-таки заявления, – сделал свой вывод старик Келли.

Когда уже совсем не было денег, а до следующего подделанного счета предстояло ждать целую неделю, Силия заявляла, что или Мерфи отправляется искать работу, или она уходит от него и снова занимается тем, чем и занималась до их встречи. А Мерфи отвечал, что работа – это конец для них обоих.

– Итак, имеем два аргумента: твой и Мерфиев, – задумчиво проговорил старик.

Силия вернулась на панель, однако Мерфи вскоре написал ей письмо, в котором умолял вернуться к нему. Она позвонила ему по телефону и сказала, что вернется только в том случае, если он отправится искать работу. А иначе все будет бесполезно. Он положил трубку, не дождавшись пока она договорит. А потом он снова написал ей письмо, в котором сообщал, что прямо-таки умирает от голода и сделает все, как она хочет, однако поскольку он не видит никакой возможности обнаружить в себе хоть маломальскую причину, способную побудить его заняться поисками работы, не была бы она столь любезна и не смогла бы она предоставить ему некий свод побудительных мотивов, основанных на той единственной системе, за исключением его собственной, к которой он испытывал доверие, а именно – на системе, которая строится на небесных телах. На Рынке Бервик, сообщал Силии Мерфи, обычно сидел один свами,[26] который составлял вполне приличные гороскопы и брал за это совсем немного. Силии были известны год и день рождения Мерфи, этого печального события, а точное время дня не имело особого значения. Древняя наука составления гороскопов, пережившая и Иакова и Исава,[27] не настаивала на получении точных данных, касающихся момента первого vagitus.[28] Он бы и сам отправился к тому свами на рынке, если бы не отсутствие даже той малой суммы, которая была необходима для уплаты за гороскоп.

– Ну вот, а теперь я ему позвонила и сказала, что я уже достала то, что он хотел, – завершила свой рассказ Силия, – а он не хочет меня видеть.

– Что именно достала?

– Ну, то, что он просил, – промямлила Силия.

– Ты что, боишься даже назвать, что именно?

– Я же тебе все рассказала, – уклонилась Силия от ответа. – Ты можешь посоветовать, что мне делать? А то мне пора идти.

В очередной раз приподнявшись на постели, старик Келли торжественно произнес:

– Приблизься, дитя мое.

Силия подошла к кровати и уселась на самый краешек; теперь и старческие руки и молодые женские руки лежали на одеяле. Старик и женщина безмолвно смотрели друг на друга.

– Дитя мое, я вижу ты плачешь, – наконец нарушил молчание старик. Несмотря на свои годы, он все прекрасно подмечал.

– Я не понимаю, – срывающимся голосом вскричала Силия, – как может человек говорить, что любит, и вести себя таким образом? Скажи мне, как это возможно?

– Я уверен, что он может сказать то же самое о тебе, – спокойно сказал старик Келли.

– Пускай поплачется в жилетку этому своему «забавному старому знакомому», – ядовито сказала Силия.

– Что-что? Я не понял.

– Да так, ничего, – отмахнулась Силия. – Ладно, скажи мне, что мне нужно делать, и я пойду.

– Приблизься, дитя мое, – пробормотал старик, который начал понемногу уходить из реальности, его окружающей, в свой собственный мир.

– Приблизиться? – возмущенно воскликнула Силия. – Куда уж ближе! Ты что, хочешь, чтоб я забралась к тебе под одеяло?

Голубоватый блеск, пробивавшийся из глубин Келлиевых глаз, притух, подернулся дельфийской[29] пеленой, заслонился взглядом удава. Старик поднял свою левую руку, на которую капали слезы Силии, и медленно положил ее, ладонью вниз, плашмя себе на макушку головы. В таком положении ему лучше всего думалось. Впустую, в этот раз не помогло. Тогда старик поднял и правую руку и, выставив указательный палец, примостил его вдоль носа. Затем он вернул обе руки на одеяло, положив их рядом с руками Силии; в глазах его снова засверкал блеск, и он объявил свое решение:

– Бросай его.

Силия попыталась вскочить на ноги, но старик удержал ее, схватив за запястья:

– Порви все связи с этим Мерфи, – сказал он твердо, – сделай это сейчас, чтоб потом не было поздно.

– Пусти меня! – потребовала Силия.

– Прерви с ним всякие сношения, – говорил жестким голосом старик, – пока все это не обернулось трагедией. Разорви с ним, пока еще не поздно!

– Да пусти же меня! – выкрикнула Силия.