— Еще разъ извиняюсь, что пришлось такъ ворваться къ тебѣ, — заговорилъ Викторъ.

— Да, — угрюмо возразилъ Симеонъ. — Не могу сказать, чтобы это было деликатно. Ты помѣшалъ дѣловому разговору, который для меня и важенъ, и спѣшенъ…

— Епистимію Сидоровну ты можешь пригласить къ себѣ по сосѣдству, когда тебѣ угодно, тогда какъ я сегодня, въ ночь, уѣзжаю.

— Что надо? — хмуро и брезгливо началъ Симеонъ, какъ скоро Епистимія, покорно и преувеличенно согнувшись, со смиреннымъ видомъ безотказно подчиненнаго человѣка, исчезла за дверь въ корридоръ.

Викторъ отвѣтилъ:

— Денегъ.

— Сколько?

— Все

Симеонъ вскинулъ на него недоумѣвающіе глаза.

— То-есть?.. Не понимаю… объяснись.

— Все, что осталось мнѣ получить съ тебя по дядюшкиному наслѣдству.

Прошла минута тяжелаго молчанія. Симеонъ возвысилъ голосъ, стараясь быть насмѣшливымъ:

— Ты трезвый?

— Какъ тебѣ извѣстно, я не пью, — холодно возразилъ Викторъ.

— Такъ бѣлены объѣлся! — горячо вскрикнулъ Симеонъ.

Опять примолкли. Потомъ Викторъ вѣско заговорилъ:

— Ты немедленно уплатишь мнѣ мою долю изъ наслѣдства покойнаго дяди.

Симеонъ сдѣлалъ удивленное лицо.

— Развѣ я отказывался когда-нибудь?

— Нѣтъ, но ты тянешь. Мнѣ больше ждать нельзя.

— Такъ-таки, вотъ непремѣнно сегодня и загорѣлось? — воскликнулъ Симеонъ не то съ испугомъ, не то съ насмѣшкою. Викторъ, стоя предъ нимъ прямо, какъ стрѣла, отвѣчалъ:

— Въ часъ ночи я долженъ выѣхать съ этими деньгами.

— Откуда же я возьму? Такихъ суммъ не держать дома, въ ящикѣ письменнаго стола.

— Я удовольствуюсь твоимъ чекомъ. Чековая книжка всегда при тебѣ.

— Мы видѣлись днемъ. Почему ты меня не предупредилъ?

— Потому что самъ еще не зналъ, что сегодня понадобятся.

Симеонъ сѣлъ къ письменному столу и, подпершись правою рукою, долго и угрюмо молчалъ, барабаня пальцами лѣвой по бювару. Викторъ, такой же угрюмый и стройный въ черной блузѣ своей, ждалъ спокойный, холодный и увѣренный. Что-то солдатское, неуступчивое появилось въ его лицѣ и фигурѣ, и Симеонъ видѣлъ это, и это раздражало Симеона.

— Нѣтъ, Викторъ, я не дамъ тебѣ денегъ, — сухо отрѣзалъ онъ, наконецъ.

— Вотъ какъ? — равнодушно, безъ всякаго удивленія, безъ искры въ глазахъ, сказалъ Викторъ.

— Во-первыхъ, расчеты между нами еще не кончены…

— Неправда, — остановилъ Викторъ. — Моя доля въ наслѣдствѣ опредѣлена завѣщаніемъ. Мой долгъ тебѣ подсчитанъ. Потрудись выдать разницу.

Симеонъ тонко посмотрѣлъ на брата и погрозилъ ему пальцемъ.

— Викторъ! Деньги тебѣ не для себя нужны.

— Это тебя нисколько не касается.

— Какъ не касается! Какъ не касается! Выбросить вдругъ ни съ того, ни съ сего изъ своего кармана этакую сумму на руки мальчику, который, чортъ знаетъ, куда ихъ упрочить…

— Хотя бы я ихъ въ печи сжегъ, онѣ мои, и ты обязанъ выдать мнѣ ихъ по первому моему требованію.

— Нѣтъ! — рѣзко оборвалъ Симеонъ. Викторъ смотрѣлъ на него, въ упоръ, большими темносиними глазами.

— Странно! — подумалъ Симеонъ, — впервые замѣчаю, что онъ глазами на Епистимію похожъ…

И эта мысль, напомнивъ ему унизительную, оскорбительную зависимость, въ которой онъ находился, вызвала въ немъ нервную дрожь.

— Нѣтъ, — повторилъ онъ. — Нисколько я не обязанъ. Нѣтъ.

— Почему?

Симеонъ принялъ особенно значительный и твердый видъ и отвѣтилъ, раздѣльно скандуя слоги:

— Потому что я чую запахъ преступленія.

Презрительная складка мелькнула и исчезла на тонкихъ губахъ Виктора.

— Милая ищейка, на этотъ разъ ты бѣжишь по ложному слѣду.

— Сказать все можно! — пробормоталъ Симеонъ.

— Ты слыхалъ когда-нибудь, чтобы я лгалъ? — спокойно возразилъ Викторъ.

Симеонъ раздражился.

— Ахъ, всѣ вы, вотъ этакіе, сами по себѣ, ходячая правда, души, растворенныя настежь. Но чуть «Партія велѣла», — кончено: глаза, — подъ непроницаемою дымкою дисциплины, слова — на вѣсъ и ничего въ нихъ понять нельзя,

— Партія мнѣ, покуда, ничего не велѣла, — равнодушно отвѣчалъ Викторъ.

— Тогда — для чего тебѣ деньги?

— Ты не имѣешь никакого права требовать отъ меня отчета.

— Я не требую, a прошу, — смягчилъ Симеонъ тонъ свой, — и не отчета, но отвѣта… И ты ошибаешься: имѣю право. Потому что ты требуешь деньги свои необыкновенно, оскорбляя меня подозрительною поспѣшностью, точно онѣ въ рукахъ y вора. Между порядочными людьми должна быть деликатность взаимнаго довѣрія.

Викторъ выслушалъ слова эти, провѣряя мысленно ихъ логическое теченіе, и онѣ ему понравились.

— Хорошо, — сказалъ онъ. — Я объясню, пожалуй. Хотя не обязанъ, но объясню. Но умѣй молчать.

Симеонъ гордо выпрямилъ стройный станъ свой.

— Ты говоришь съ Симеономъ Сарай-Бермятовымъ.

— Я долженъ немедленно… внести залогъ за арестованнаго товарища.

— Всю-то сумму?

— Вѣроятно, всю.

— Хорошъ, должно быть, гусекъ попался! — протяжно произнесъ Симеонъ.

A Викторъ объяснялъ:

— Онъ попался подъ ложнымъ именемъ на пустомъ дѣлѣ. Его необходимо выкупить, во что бы то ни стало, прежде, чѣмъ жандармы напали на слѣдъ, кого они сцапали.

— A если догадаются?

— Висѣлица, — коротко сказалъ Викторъ.

Симеонъ съ шумомъ оттолкнулъ бюваръ и всталъ съ порывистымъ жестомъ негодованія.

— И ты воображаешь, что я выдамъ тебѣ хоть копѣйку? — рѣзко почти прикрикнулъ онъ. Развѣ ты не знаешь моихъ политическихъ взглядовъ?

На этотъ разъ искорки въ глазахъ Виктора зажглись.

— Такихъ политическихъ взглядовъ, чтобы чужія деньги присваивать, до сихъ поръ за тобою не зналъ.

Симеонъ бросалъ ему быстрыя, готовыя фразы, которыми не столько его, сколько самъ себя убѣждалъ:

— Когда я увѣренъ, что деньги пойдутъ на преступленіе? Когда ты собираешься выкрасть какого то отчаяннаго злодѣя? Ни за что. Задержать твои деньги — теперь моя гражданская обязанность. Если бы я отдалъ ихъ тебѣ, то сталъ бы соучастникомъ твоихъ замысловъ.

— Оставь мои замыслы и подай мои деньги.

— Никогда. Я желаю сохранить уваженіе къ самому себѣ.

— И потому становишься воромъ, — ледяною насмѣшкою обжегъ его Викторъ.

Симеона перекрутило внутреннею судорогою, и страшно запрыгала его правая щека, но бѣшеный взглядъ его встрѣтился съ глазами Виктора, и было въ нихъ нѣчто, почему Симеонъ вдругъ опять сдѣлался меньше ростомъ и сталъ походить на большую собаку, избитую палкой.

— Ты уже не въ состояніи меня оскорбить, — сказалъ онъ голосомъ, который, — онъ самъ слышалъ, — прозвучалъ искусственно и фальшиво. — Отъ твоихъ ругательствъ меня защищаетъ мораль истинно-русскаго патріота и дворянина.

— Въ броню зашился? — усмѣхнулся Викторъ.

Но Симеонъ обрадовался занятой позиціи и побѣдоносно твердилъ:

— Пеняй самъ на себя. Зачѣмъ проговорился?

Викторъ пожалъ плечами.

— Все равно, ты добромъ не отдалъ бы. Знаю я твои комедіи. Ну, a насиліемъ…

— Ты не смѣешь насиловать меня въ моихъ убѣжденіяхъ! — придирчиво и не желая слушать, перебилъ Симеонъ.

Въ головѣ его быстро строился планъ — разрядить объясненіе съ братомъ въ мелкую поверхностную ссору, чтобы въ ея безтолковомъ шумѣ погасить главную суть объясненія. Онъ зналъ, что, несмотря на свой холодный видъ и внѣшнюю выдержку, брать его, по натурѣ, горячъ и вспыльчивъ. Въ былыя ссоры, ему не разъ удавалось сбивать Виктора съ его позиціи и затягивать въ ловушку мелочей, привязавшись къ какой-либо неудачной фразѣ или даже просто къ интонаціи.

— Да! Это непорядочно! Не трогай моихъ убѣжденій. Я не трогаю твоихъ.

— То-есть — какъ же это ты не трогаешь? — воскликнулъ Викторъ.

Симеонъ съ удовольствіемъ услышалъ, что червячокъ его брошенъ удачно, рыбка клюнула. Но самъ то онъ былъ уже слишкомъ разгоряченъ и мало владѣлъ собою. Вмѣсто отвѣта, языкъ его непроизвольно брякнулъ совершенно невѣроятную угрозу:

— Такъ, что тебѣ давно пора въ Якутскѣ гнить, однако, ты на волѣ ходишь!