Долго не сдавалась Любушка-соседка,
Наконец шепнула: «Есть в саду беседка
Как темнее станет – понимаешь ты?..»
Ждал я, исстрадался, ночки-темноты!
Кровь-то молодая; закипит – не шутка!
Да взглянул на небо – и поверить жутко!
Небо обложилось тучами кругом….
Полил дождь ручьями – прокатился гром!
Брови янахмурил ипошел угрюмый –
»Свидеться сегодня лучше ине думай!
Люба белоручка, Любушка пуглива,
В бурю за ворота выбежать ей вдиво;
Правда, не была бы буря ей страшна,
Если б… да настолько любит ли она?..»
Без надежды, скучен прихожу вбеседку,
Прихожу и вижу – Любушку-соседку!
Промочила ножки и хоть выжми шубку…
Было мне заботы обсушить голубку!
Да зато стой ночи я бровей не хмурю,
Только усмехаюсь, как заслышу бурю…
Поздняя осень, Грачи улетели,
Лес обнажился, поля опустели,
Только не сжата полоска одна…
Грустную думу наводит она.
Кажется, шепчут колосья друг другу:
»Скучно нам слушать осеннюю вьюгу,
Скучно склоняться до самой земли,
Тучные зерна купая в пыли!
Нас, что ни ночь, разоряют станицы
Всякой пролетной прожорливой птицы,
Заяц нас топчет, и буря нас бьет…
Где же наш пахарь? чего еще ждет?
Или мы хуже других уродились?
Или не дружно цвели-колосились?
Нет! мы не хуже других – и давно
В нас налилось и созрело зерно.
Не для того же пахал он и сеял,
Чтобы нас ветер осенний развеял?..»
Ветер несет им печальный ответ:
– Вашему пахарю моченьки нет.
Знал, для чего и пахал он и сеял,
Да не по силам работу затеял.
Плохо бедняге – не ест и не пьет,
Червь ему сердце больное сосет,
Руки, что вывели борозды эти,
Высохли в щепку, повисли как плети,
Очи потускли и голос пропал,
Что заунывную песню певал,
Как, на соху налегая рукою,
Пахарь задумчиво шел полосою.
В армяке с открытым воротом,
С обнаженной головой,
Медленно проходит городом
Дядя Влас – старик седой.
На груди икона медная;
Просит он на божий храм, –
Весь в веригах, обувь бедная,
На щеке глубокий шрам;
Да с железным наконешником
Палка длинная в руке…
Говорят, великим грешником
Был он прежде. В мужике
Бога не было; побоями
В гроб жену свою вогнал;
Промышляющих разбоями,
Конокрадов укрывал;
У всего соседства бедного
Скупит хлеб, а в черный год
Не поверит гроша медного,
Втрое с нищего сдерет!
Брал с родного, брал с убогого,
Слыл кащеем-мужиком;
Нрава был крутого, строгого…
Наконец и грянул гром!
Власу худо; кличет знахаря –
Да поможешь ли тому,
Ктоснимал рубашку спахаря,
Крал у нищего суму?
Только пуще всё неможется.
Год прошел – а Влас лежит,
И построить церковь божится,
Если смерти избежит.
Говорят, ему видение
Всё мерещилось в бреду:
Видел света преставление,
Видел грешников в аду;
Мучат бесы их проворные,
Жалит ведьма-егоза.
Ефиопы – видом черные
И как углие глаза,
Крокодилы, змии, скорпии
Припекают, режут, жгут…
Воют грешники в прискорбии,
Цепи ржавые грызут.
Гром глушит их вечным грохотом,
Удушает лютый смрад,
И кружит над ними с хохотом
Черный тигр-шестокрылат.
Те на длинный шест нанизаны,
Те горячий лижут пол…
Там, на хартиях написаны,
Влас грехи свои прочел…
Влас увидел тьму кромешную
И последний дал обет…
Внял господь – и душу грешную
Воротил на вольный свет.
РоздалВлас свое имение,
Сам остался бос и гол
И сбирать на построение
Храма божьего пошел
С той поры мужик скитается
Вот уж скоро тридцать лет,
Подаянием питается –
Строго держит свой обет.
Сила вся души великая
В дело божие ушла,
Словно сроду жадность дикая
Непричастна ей была…
Полон скорбью неутешною,
Смуглолиц, высок и прям,
Ходит он стопой неспешною
По селеньям, городам.
Нет ему пути далекого:
Был у матушки Москвы,
И у Каспия широкого,
И у царственной Невы.
Ходит с образом и с книгою,
Сам с собой всё говорит
И железною веригою
Тихо на ходу звенит.
Ходит в зимушку студеную,
Ходит в летние жары,
Вызывая Русь крещеную
На посильные дары, –
И дают, дают прохожие…
Так из лепты трудовой
Вырастают храмы 0ожии
По лицу земли родной…