Я шёл по хрустальному саду, ломая ботинками тишь. Среди вечных сотворённых цветов, недвижной прозрачной травы Я был тем одним, кто шёл в саду, сотворённом раз и до тех пор, пока кто-нибудь не придёт.

Я пришёл.

Соединяющие траву и небо колонны деревьев не видели меня. Кусты, поразившие сами себя запутанностью острых веток, не видели меня. Недвижная гладь ручья отражала, но не видела меня.

Они все отражали. Даже небо, недвижное, сотворённое и оставленное, пока я не приду.

Я пришёл. Я шёл и каждый шаг, каждый вдох, каждое трепетание век, подрагивание пальцев окунали меня в бездну холодного ужаса.

Я чуял, что сад, которыё не видит, может разбиться от звука моих шагов…

… Я замер, скованный ужасом, который вызвало моё воображение, нарисовав картину мириадов разноцветных осколков, в которые разбился сад. Осколки, ожив, впивались в меня. Мне было очень, очень, очень больно. Но я не кричал. я боялся открыть рот, потому что знал, что если они попадут мне в горло, мне станет ещё больнее, потому что боль будет не только снаружи, но и внутри…

Я стоял, скованный ужасом, и ужас отнял мои ноги, забрав их куда-то, чтобы я стоял, а не шёл…

…Ужас взял мои руки, чтобы я не коснулся сада. Он забрал легкие, чтобы я не кричал. Он дотронулся до глаз, и перед тем, как он забрал их, я увидел себя, остекленевшего.

Я закричал.

Я разбился на мириады осколков.

Сад разбился на мириады осколков.

И его не стало.

И меня не стало.

Осталось движение осколков ужаса, семян стекла, ищущих, в ком прорасти