— …риторический вопрос: куда племянничек сальса входит с минимумом охраны?

"Навскидку и в сердце".

— О! Терин, ты гений!

— Пока ещё нет, — взгляд с фальшивой скромностью опускается долу. — Я только учусь… да, ещё одно. Надо полагать, не следует допустить и намёка на участие в этом деле Энгасти?

— Верно.

— Что ж, тогда о прибытии в точку атаки я позабочусь сама. Пусть другие агенты спят спокойно, я постараюсь не тревожить их чуткий сон.

— А ты уверена, что сумеешь?..

— Если бы не была уверена, не предлагала бы.

— Значит, и отход после завершения дела ты берёшь на себя?

— И отход. Это как раз самое простое.

Терин наклонила голову, всматриваясь в принца, и проницательно заметила:

— Не беспокойся за меня, высочество. Я не собираюсь прощаться с жизнью.

— Неужели?

— Именно. Погибнуть во славу Энгасти? Нет уж. Я собираюсь вернуться с победой и потребовать за свои труды солидную награду. И даже не надейся отделаться всего лишь деньгами!

10

Каиссах — большой порт. Не такой большой, как Энгасти или главные морские ворота Ленимана, Бункурм, но тоже весьма впечатляющий.

Вот только для большинства судов Каиссах закрыт. Безнаказанно входить в эту гавань могут только корабли сальсаата. Да ещё купцы под флагом далёкой западной державы, название которой звучит, как отрыжка: Унруога. Тамошние уроженцы, руо, удивительно смуглы — до черноты — и уродливы; а ещё они ведут себя так, словно все поголовно больны бешенством. Только самые дурные пираты пытаются брать на абордаж их посудины. Потому что руо, прибабахнутые на всю окружность своих кудрявых черепов, дерутся, как демоны с горящими фитилями в задницах. Они предпочитают с песнями пойти на дно, но не отдать врагу свой груз. Вот и моряки Хаазмина, не упускающие случая пощипать даже своих соплеменников, с руо предпочитают не связываться. Расходов — на золотой, а прибытку два гроша. Ну их, уродов чёрных.

Как это ни странно, взрывоопасный, мстительный и фанатичный нрав руо не мешает им быть едва ли не лучшими морскими купцами Аг-Лиакка, хранящими вечный нейтралитет и готовыми торговать хоть с князьями Ада, если это будет достаточно прибыльно. Энгастийцы берут силой, магией и расчётом. Руо — злостью, пронырливостью и умением обходить закон.

Что ж, каждому своё…

В некий день в гавань Каиссаха вошёл корабль, построенный на верфях Унруога, под командой капитана Тулымра — личности, как говорится, широко известной в узких кругах. Этот самый Тулымр был ещё пронырливее, злее и хитроумнее других руо, что является достижением, находящимся на самой грани возможного для обычных смертных. Достаточно сказать, что едва ли не все, знавшие его сколько-нибудь близко, подозревали капитана и его головорезов, помимо нормальной контрабанды, в самом отъявленном пиратстве…

Да. Подозревали. Но доказать ничего не могли.

Команда Тулымра изъяснялась исключительно на своём варварском наречии, что не позволяло им сболтнуть лишнего ни по пьяни, ни в сладких объятиях продажных девок. Сам же капитан неплохо знал не менее десятка чужеземных наречий (и виртуозным образом сочетал чужую ругань с "родной", превращая в бранные даже вполне невинные слова). Но при этом Тулымр с удивительной, чуть ли не мистической изощрённостью избегал положений, в которых мог быть вынужден честно сознаться в своих, без сомнения, многочисленных злодеяниях.

На причале эту одиозную персону уже поджидала персона столь же одиозная.

— А-а! Руамал, старый навозный башмак! — взревел во всю мощь лёгких Тулымр, не торопясь, однако, спуститься по уже перекинутым сходням и поприветствовать поименованного так, как положено приветствовать портового чиновника из первого покрова законопослушному морскому капитану.

Ну ладно, ладно. Старающемуся походить на законопослушного.

— И тебе долгой мучительной жизни, о сын греха и ослицы, — отвечал Руамал, поглаживая холёную, густую и длинную, выкрашенную синей краской бороду.

Синими бородами (и шевелюрами, кто потщеславнее) щеголяли в Хаазмине все почтенные женатые мужчины, ещё способные возлечь с женщиной таким образом, чтобы та понесла дитя. Синий цвет в сальсаате считался цветом зрелого мужества. Тулымр едва ли не против воли погладил в ответ собственное украшение: золотое кольцо в левой ноздре, являющееся непременным атрибутом любого уважающего себя капитана-руо.

— Почему — долгой? — спросил он у чиновника несколько нелогично. Впрочем, кто способен понять логику варвара?

Как оказалось, Руамалу вполне по силам такой подвиг.

— Потому что, о порочный выкидыш гнилозубой гиены, — он совершил слабый намёк на поклон в адрес капитана, — с тех пор, как ты покинул вот этот самый причал, недоплатив сборы, сама недоплата, штрафы и проценты составили такую сумму, что тебе потребуется поистине долгая жизнь, чтобы расплатиться с гаванью Каиссаха.

— Брехня! — взревел оскорблённый Тулымр вдвое громче прежнего. — Какая недоплата, о позорный сморчок из ноздри нищего, страдающего от семижды семи неизлечимых хворей? Какие штрафы?! Жадность твоя поистине необъятна, как брюхо наиглавнейшего из пожирателей падали в нижайшей из низких клетей Преисподней!

За этим излишне экспрессивным, но, несомненно, весьма справедливым и уместным замечанием последовала бурная десятиминутная дискуссия. Всё это время Руамал, вынужденный торговаться с уродом почти таким же мерзким, как смердящий труп нищего хаазминца, испытывал неуклонно усугубляющееся отвращение. Тулымр же, почти на законных основаниях поливающий едкими словесными фекалиями своего старого недруга, мнящего себя чуть ли не святым, получил немалое удовольствие. Тем самым приличия были соблюдены, а существующее в природе равновесие отвращения и удовольствия осталось неколебимым.

Закрыв тему недоплаты, послужившую им разминкой перед серьёзным разговором, капитан с чиновником приступили к обсуждению по-настоящему важных вопросов.

— Хоть ты и мерзопакостный хорёк, охотно грызущий чужие кишки, — проникновенно повествовал Тулымр, спустившийся по сходням на причал, — я всё же с великой скорбью вынужден открыть тебе, о троекратный позор жадного сословия мздоимцев, что на этот раз на борту моей деревянной красотки имеется другая красотка, вполне живая и ласковая.

— Прокладывающий пути неправедные для иных нечестивцев, — заметил Руамал довольно вяло. — До тех пор, пока я не увижу эту "красотку" своими глазами, ты никакими лживыми славословиями не убедишь меня в том, что привезённая тобой намного моложе семидесяти лет и обладает полным набором пальцев, глаз, ушей и зубов.

— О, даже твои косоглазые и близорукие гляделки сразу узрят внешние достоинства моего товара! — хитро улыбнулся капитан. — Однако вряд ли ты, при всех своих качествах, унаследованных от истинного отца твоего, Девятиглазого демона смрада Гилгуля, обладаешь очами столь зоркими, что сможешь сразу оценить неявные достоинства предмета нашей беседы. Каковые поистине затмевают цветущую молодость моего товара.

— Да неужели?

— Истинная правда — чтоб мне утонуть на сухом месте, если совру хоть словом! Та красотка, что ныне делит со мной каюту, весьма искусна в ублажении мужчин и экзотических танцах, от которых кровь в жилах человеческих превращается в живое пламя. Но даже это не назову главнейшими из её достоинств. Ибо это сокровище, эта огранённая должным образом драгоценность весьма искусна в целительстве и составлении хитрых лечебных настоев.

— Травница, что ли?

— Бери выше! — с законной гордостью выпятил грудь Тулымр. — Почти что маг! Три курса Энгастийской Академии! Да разразит меня гром и да не обрету я посмертного покоя десять тысяч лет, если отдам я её в твои загребущие лапы менее чем за шестьсот… нет, за семьсот золотых!

— Что?! — задохнулся Руамал, мгновенно растеряв напускное равнодушие. — Семьсот золотых?! И это притом, что я ещё в глаза не видел твоей девки! О гнусный плод омерзительного соития паука-мохнонога и жёлтой змеи, зачатый под дурной звездой! Ты что, шутишь?