Голодная степь, 1940

ТРЕЗОР

Как-то в первых числах марта отец принес полуслепого щенка, настолько маленького, что он свободно умещался у него в кармане пальто.

— Вот, если выживет, должен быть неплохим помощником. Мать его околела, попробуй выходить сиротку, — сказал он, передавая мне беспомощный ушастый комочек.

Я осторожно взял, и мне захотелось сделать что-нибудь приятное малютке. Я тихонько подул в его потешную мордочку; щенок вначале пугливо вздрогнул, потом успокоился и неожиданно лизнул меня прямо в нос.

Назвали мы его Трезором. Я смастерил ему удобную будку, внутри обил тряпками, настелил соломы, ваты и козьего пуха, украдкой взятого у матери.

День он проводил в этом гнездышке, ночь — в доме, а если родители не видели, то со мной, под теплым одеялом.

Раздобыв детскую соску, я поил его, как ребенка, подогретым молоком. Благодаря такой заботе Трезор выжил, стал быстро расти, превращаясь в красивого и крепкого пса.

Широкие коричневые уши, такого же цвета пятна на боках и мелкие рыжие крапинки около черного носа придавали белоснежной шерсти какую-то оживленную окраску. Особенно выделялись его умные, светло-карие глаза. В них, как в чистом роднике, отражалось все: и радость, и злоба, и ни с чем не сравнимая беспредельная собачья преданность. Больше он походил на свою мать — сеттера, но в широкой груди и сильных передних лапах чувствовалось что-то отцовское, переданное русским гончаком.

По совету старших месяцев с трех я стал приучать его к поноске и постепенно под руководством отца развивать все те необходимые качества, которыми должна обладать охотничья собака. Заниматься с Трезором было одно удовольствие.

Выйдем с ним ясным майским утром в сад, день теплый, солнца много. Белыми шатрами стоят цветущие яблони, груши, вишни. Цветочные клумбы у дома веют нежными запахами жасмина, ириса, гвоздики, сирени, душистой китайской розы. От аромата цветов слегка кружит голову. Забираемся в самую глушь.

Вначале даю Трезору полную свободу. Забыв все на свете, пес резвится, гоняется за пташками, потом, устав, подходит ко мне — и начинается ученье. В шестимесячном возрасте Трезор без труда разыскивал вся разбросанные и тщательно замаскированные тряпочки, камешки, палки. Стоит только скомандовать: «Ищи!» - как в скором времени у ног будет лежать целая груда собранных вещей, а сам пес, помахивая хвостом, замрет в ожидании лакомства.

Мало кто из охотников любит кошек. Я же их терпеть не мог. Слишком глубоко они еще в детстве ранили мне сердце: съели говорящего скворца, прекрасную почтовую голубку с неоперившимися голубятами и зверски терзали цыплят. Трезор, видимо, тоже считал их не только ворами, но и недругами своего хозяина, поэтому при случае драл без пощады. Сидишь, бывало, готовишь уроки, в доме тихо, спокойно тикают часы, слышно, как летит муха, и вдруг неистовый лай шум, возня, затем опять все тихо. Это значит, какому-то плуту коту не поздоровилось...

А как любил Трезор охоту! Еще с вечера, как только начнем с отцом собираться, он уже как на иголках. А то ляжет у крыльца и следит за каждым шагом, глаз с спустит. Боится, наверное, чтобы без него не ушли. Понесешь ружья, пес сам не свой, крутится, мячом подрыгивает, визжит от радости.

Зима у нас в Средней Азии, правда, не сурова, реки не замерзают, но по пять раз подряд в ледяную воду за убитыми утками не всякая собака полезет, а он хоть бы что, и даже не пытался увиливать. Выискивал и поднимал фазанов в таких непролазных крепях, что без него охота на них была бы немыслима. Зайцев же гонял до изнеможения, только с редким взлаиванием. Однажды в обед мы с отцом подстрелили зайца-толая, но, видно, мало попало косому... Стало уже темнеть, а Трезора все нет и нет. Звали, кричали, свистели — как в воду канул. Сгустились сумерки, наступила темнота. Давно пора было возвращаться домой, а мы все медлили: жаль оставлять такую собаку. На черном небесном ковре раскаленными угольками вспыхивали звезды. На одинокой сухой акации жалобно простонал сыч. В голову лезли разные предположения. «Трезор! Трезор!» — в сотый раз повторяли мы охрипшими голосами, и ни звука в ответ.

Мы поплелись домой. И каково же было наше удивление и как мы обрадовались, когда, встав рано утром, увидели Трезора целого и невредимого, который лежал у крыльца с придушенным зайцем-толаем под передними лапами. Но на кого же стал похож пес? Остро выпирающие наружу ребра можно было пересчитать по пальцам, морщинистыми складками обвисла кожа, даже широкая грудь казалась уже. Вся шерсть, особенно мохнатые уши и хвост, настолько облепились репьями, что, кроме стрижки, ничего бы не помогло. Отец, не очень щедрый на похвалы, на этот раз и то был тронут. Он ласково погладил собаку по голове, потрепал тяжелые от репьев уши и сказал: «Ай да Трезор! Ай да молодец! Золото ты, а не собака!» Трезор встал, вильнул хвостом, приподнял верхнюю губу, и в его усталых глазах и на преобразившейся морде можно было прочесть подобие улыбки.

Ходить с Трезором по глухим местам, забираться в непроходимые заросли я не боялся: он всегда выручит, выведет на дорогу. Обижать меня не давал никому...

Зимой я учился, а летом, чтобы не болтался без дела, отец устроил меня на работу ночным сторожем садового хозяйства.

Однажды на рассвете я со своим четвероногим помощником обходил яблоневый сад, расположенный не далеко от виноградника. Свежий предутренний ветерок мягко шевелил темно-зеленую листву деревьев; в кустах кизила веселой трелью заливался соловей, а в обширном клеверном поле звонко били перепела. С каждой секундой все заметнее приближалось среднеазиатское утро. Дышалось легко и свободно.

Закончив обход яблоневого участка, я направился к абрикосовому. Вдруг рыскавший впереди меня Трезор остановился, глубоко потянул носом воздух, обнюхал тропинку, змейкой извивающуюся около арыка, и злобно зарычал. Крепкие мускулы желваками заходили под кожей, шерсть на загривке встала дыбом, в глазах загорелся огонек злобы. Я подошел, хотел успокоить собаку, но она, не обращая внимания на ласку, рванулась в сторону виноградника. Меня удивило и взволновало поведение собаки: ласковый и веселый пес мгновенно преобразился в свирепого зверя.

Я подбежал к Трезору, когда тот замер, ожидая привычной для него команды: «Пиль!»

За широкими листьями виноградной лозы я увидел двух неизвестных. «Назад!.. Нельзя!..» Собака нехотя повиновалась, но в горящих глазах ярость не убавилась — пес лишь выполнил волю хозяина; он ни на шаг не отходил от меня, готовый в любую секунду броситься на незнакомцев. Подойдя ближе, я рассмотрел их.

Блуждающие взгляды из-под низко надвинутых кепи и перепачканные известью щегольские костюмы не внушали доверия.

Один был плотный, среднего роста, с круглым овалом лица и с рыжей небритой щетиной. Другой — высокий, худощавый, с длинными, как у гориллы, руками и с черными усиками на клинообразном лице.

Рядом с ними валялись набитые до отказа мешки. Когда я внимательней присмотрелся к их ноше, то заметил на ней пятна свежей крови.

Теперь мне стало ясно, почему так вел себя Трезор. Он своим собачьим носом почуял больше, чем предполагал я. Неизвестные о чем-то зашептались.

— Ваши документы! — прервал я их разговор.

— Ах, документы... Ты слышишь, кацо? Этот щенок требует документы! — с акцентом, издевательски произнес сутулый, обращаясь к рыжему.

— Ну и покажи ему паспорт, что тебе стоит? — с плохо скрытой фальшью ответил мордастый.

Сутулый, обжигая меня взглядом, полез в нагрудный карман, делая вид, что хочет достать что-то. А в это время рыжий, пройдя вразвалку несколько шагов вперед, очутился сзади меня и взмахнул рукой. Не успел бы я увернуться от неожиданного удара ножом в спину, если бы не мой друг. Он вовремя вцепился мертвой хваткой в руку бандита, из которой, со звоном ударившись о камень, выпала финка...