Правительство императрицы Ху было предельно непопулярно в стране. Но инерция власти и разобщенность подданных, уже лишенных былых племенных связей, позволяли придворным и чиновникам по-прежнему пользоваться благами своего положения, тем более что угроза крестьянского восстания была устранена. Единственной реальной силой в стране был отряд Эрчжу Жуна, усиленный после победы над повстанцами приливом добровольцев, авантюристов, людей нищих, но честолюбивых и алчных. Среди них оказался китаец Гао Хуань, снискавший к себе симпатию вождя усмирением ретивого коня, а затем ставший его советником. Именно Гао Хуаню приписывается программа замены разложившегося правительства военной диктатурой[365]. Эрчжу Жун этот план принял без опасений за свою жизнь, договорился с несколькими принцами Тоба и даже с самим юным императором, который так страдал под игом материнских любовников, что предпочел покровительство полководца. В 528 г. Эрчжу Жун двинулся на столицу спасать императора от фаворитов. Ху немедленно отравила «любимого» сына и объявила императором трехлетнего внука, но это ее не спасло. Эрчжу Жун без сопротивления вступил в Лоян, арестовал регентшу, ее внука и около 2 тыс. чиновников и провозгласил императором принца Тоба Цзы-ю. Засим последовала расправа. Регентшу и ее внука бросили с моста в воды Хуанхэ, а арестованные чиновники были изрублены конниками Эрчжу Жуна, после чего была объявлена общая амнистия.

Переворот, совершенный наемной армией, не вызвал восторга ни у населения, ни у принцев Тоба. Еще во время пира по поводу коронации, когда пьяный Эрчжу Жун свалился под стол, новый император просил своих приближенных сломать ему шею, но те не решились. Очнувшись, Эрчжу Жун почуял опасность и стал беречься яда и кинжала. Украшенный титулами канцлера и маршала, он сделал своей резиденцией г. Цзиньян, поручив наблюдение за императором своей дочери, которая стала императрицей. Но положение его было нетвердо.

Господствующие классы вэйского общества — «лоянцы, хэнаньцы» и прочие «дети» табгачей и китайцев — были довольны порядком. Перемена императорской фамилии Тоба на Юань и связанные с этим реформы их полностью удовлетворяли. Конечно, безобразия фаворитов регентши Ху не вызывали у них симпатии, и они спокойно позволили истребить непопулярное правительство. Однако деклассированная молодежь, объединявшаяся вокруг Эрчжу Жуна, вызывала в них законные опасения. Сам Эрчжу Жун был осколком ненавистного прошлого, когда походы отважных косоплетов залили кровью Северный Китай. Его воины казались обывателям призраком еще более нежелательного будущего, так как они не имели ни традиций, ни общественных связей, ну, словом, ничего, кроме безудержной смелости и профессиональных военных навыков. Оказаться в их власти было равносильно тому, чтобы попасть в положение завоеванного народа, и потому общие симпатии обратились к династии Юань, невзирая на ее «варварское» происхождение.

В 529 г. против Эрчжу Жуна выступил принц династии Юань Тоба Хао и нашел поддержку как в самой стране, так и за ее пределами. Укрывшись от казни, ожидавшей его наравне с прочими вельможами, Тоба Хао бежал в Южный Китай, где император У-ди принял его и послал в помощь ему армию для изгнания узурпатора — Тоба Цзы-ю. Эта армия легко взяла Жунчэн и Суйян, после чего Тоба Хао провозгласил себя императором и с триумфом вступил в Лоян. Тоба Цзы-ю успел бежать на север к Эрчжу Жуну.

Хэнань охотно подчинилась новому государю, но гарнизон Цзиньчжоу отказал ему в покорности на том основании, что он привел лянские войска. Для того чтобы продолжать активные военные действия, надо было просить подкреплений с юга, а советники Тоба Хао не рекомендовали ему полностью отдаваться во власть войск союзника[366]. Не зная на что решиться, Тоба Хао предался всем возможным в Лояне порокам.

Тем временем Эрчжу Жун и Тоба Цзы-ю собрались с силами и двинулись на юг. Тоба Хао успел дать приказ разрушить мост через Хуанхэ и не ожидал удара. Войска Эрчжу Жуна переправились через реку на плотах и бросились на Лоян. Обыватели немедленно покинули Тоба Хао, а когда он, спасаясь, вошел в г. Линьин, жители города убили его. Южнокитайская армия отступила в порядке, но все захваченные ею территории вернулись империи Вэй[367]. Эрчжу Жун в третий раз спас отечество.

Тоба Цзы-ю вознаградил своего спасителя и полководца как умел. В 530 г. он заманил его в Лоян, сообщив, что его дочь, императрица, уличена в супружеской неверности. Эрчжу Жун приехал в Лоян ради спасения дочери и в тронном зале был заколот самим императором[368]. По этому случаю придворные устроили великолепный пир. Наконец-то они избавились от человека, умевшего одерживать победы над врагами.

Нет, здесь не только злая воля и неблагодарность высокородного вырожденца! Предательство не могло бы совершиться, если бы ему не сочувствовали широкие круги общества. Но что это было за общество, столь последовательно стремившееся к бесславному концу? Почему оно вело себя столь близоруко, аморально и трусливо? Думается, что в принятом нами аспекте возможно найти объяснение хода событий.

До тех пор, пока империя Вэй была табгачско-китайской химерой, она оставалась конструкцией, где соперничество этнических субстратов цементировало государственную целостность. Традиции, в том числе и этнические, переплетались, но не исчезали. Когда же ассимиляция стала фактом, химера превратилась в огромную амебу, расползавшуюся от столицы до границ государства. Исчезло противопоставление этносов, но вместе исчезли и принципы этики, на которых эти этносы держались. Все племена и классы смешались... и потекла кровь,

Радость по случаю убийства их защитника от внешних и внутренних врагов была преждевременна. Более того, она была бы непонятна, если бы мы не учитывали тех изменений, которые, постепенно нарастая, изменяли психологию и стереотип поведения потомков табгачей и китаянок. Население многолюдной столицы империи Северная Вэй не объединяли ни предания, унаследованные от предков, ни цели, к которым все стремились бы, ни противопоставление себя чужеземцам, ни мечты о подвигах и свершениях, так как буддисты научили их не придавать значения мирским деяниям. Единственное, что у них было общего, — это легкий и веселый быт богатого города: базары, театр, кабачки с девицами, уютные дома и уверенность, что кто-то должен их оберегать и ублажать. Неизбежным спутником такой самовлюбленной обывательщины всегда бывает самый близорукий эгоизм. Ни один из лоянцев не рискнул бы жизнью ради того самого императора, который символизировал своей особой процветание и величие. У них даже атрофировалось воображение: они не могли себе представить, что есть некто, для кого долг и справедливость дороже жизни. Но отсталые табгачи северной Шаньси воспринимали жизнь как цепь обязанностей — к роду, к военачальнику, к семье, даже к своему стаду или табуну. Поэтому как только в Цзиньян прилетела весть об убийстве Эрчжу Жуна, его брат Эрчжу Ши-лун поднял по тревоге всех имевшихся под рукой всадников, которых оказалось всего одна тысяча, и вступил в Лоян, разметав преградивших ему путь императорских гвардейцев. Он требовал выдачи тела брата, а заодно попытался схватить предателя-царя. Сожжение моста через Хуанхэ одним храбрым гвардейским офицером приостановило приток подкреплений к Эрчжу Ши-луну и задержало пятый акт трагедии. Но, когда северные всадники переправились через Хуанхэ и подошли к столице, императорская гвардия разбежалась, покинув свои посты. Как заяц в силки, попал Тоба Цзы-ю в железные оковы, а оттуда в шелковую петлю, перетянувшую его горло, в то время когда победители грабили город и его обитателей.