– Карл, делай, что я тебе говорю, – голос “Второго” звучал ровно и бодро, что действовало успокаивающе, но не на столько, чтобы здравый рассудок уничтожил весь тот хаос, творившийся в его голове.

– Отто, постой. Доверь это мне.

– Но, Хельмут, ты же…

– Все будет нормально. Мне не в первый раз вытаскивать его из переплета.

– Ты уверен?

– Все будет хорошо, успокойся.

– “Ястребы”, кто будет вести “Третьего” на посадку?

– “Третьего” будет сажать оберлейтенант Хольцер. Прием,

– неожиданно серьезным тоном сказал Хельмут.

– Вас понял. Заходите на прямую.

– Удачи вам, ребята! – самолет “Второго”, завалившись на правое крыло, стал плавно удаляться куда-то в сторону, уходя на круг.

– Карл, ты как? – вывел из оцепенения Хельмут. Его интонация диаметрально отличалась от той, что была накануне. – Делай то, что я говорю, и у нас все получится. Можешь на меня положиться.

– От его слов повеяло уверенностью в то, что не все кончено, и душевное смятение, спазмами сжимающее горло, начало потихоньку ослаблять мертвую хватку.

– Расслабься и делай то, что я говорю. Посадить «Мессершмидт 109 F» – плевое дело. В крайнем случае сядем на брюхо, как учил нас Шеф. – В наушниках опять зазвучал его смех, но на этот раз не саркастический, а скорее ободряющий.

– Так, через минуту выходим на прямую. Высота 400. Убирай обороты до полутора тысяч и не заваливайся. Вот так, а теперь отпусти закрылки в третье положение до упора, выравнивай машину, выравнивай Карл…

Хельмут продолжал давать указания по рации. А Он опять поймал себя на мысли, что все приказы выполняет автоматически, не ища нужный рычаг глазами. У него даже появилось чувство, что тело само выполняет команды, слышимые из наушников.

– Так, теперь выпускаем шасси. Тумблер находится слева, сбоку.

Но рука уже сама успела повернуть его в положение “Выпущено”.

– Так, хорошо, теперь держим машину ровно и плавно снижаемся. Понизь обороты до восьмисот.

– Выходим на начало полосы, держи скорость на 160-ти. Карл, как только дойдешь до ее начала, убирай полностью газ и начинай парашютирование.

– Давай, Карл, задирай нос выше, выше.

Мессершмидт 109 F – Bf-109 (F2 и F4)– истребители, выпускаемые Германией на начальном этапе второй мировой войны, не плохо себя зарекомендовали на разных театрах боевых действий. Заслуженно считались одними из лучших машин в своем классе. Всего самолетов модификации (F) было построено свыше 2000 ед.

Самолет прошел тридцатиметровую отметку перед ВПП[4]. По мере ее прохождения земля все быстрее начала набегать. И хотя все инструкции Хельмута выполнялись неукоснительно, тем не менее, от рысканья самолета в разные стороны в голове все сильнее зрела мысль, что это последние минуты его жизни. В этот момент Он находился на грани между трезвым здравомыслием и паникой. К счастью, первое брало верх, и во многом этому способствовала уверенность, исходившая от его напарника.

Сильный динамический удар потряс весь самолет. Осколки разбитых и треснувших стекол начали вываливаться из покореженных приборов. Все тело пронзила сильная ударная волна, отозвавшаяся болью в левом плече. От неожиданности Он потянул штурвал на себя, и когда все окружающее пространство вокруг заняло синее небо, рука инстинктивно пошла вперед. Машина как будто зависла на мгновение, после чего резко ушла вниз. – «Лишь бы не скапотировать, иначе самолет сделает сальто, и мне будет звездец», – молнией промелькнуло в его голове.

– «Интересно, а откуда я это знаю?» – это была последняя мысль. Затем последовал еще один удар, дикий скрежет с правой стороны и темнота…

29 мая 1943 г.

Франко-швейцарская граница

Небольшой пикап марки «Рено» медленно растворялся в темноте, с каждой секундой все дальше удаляясь от пограничного поста. На его бортах красовались яркие рекламные надписи:

«Бродячий цирк мадам Орланд и месье Попандополоса»

Машину вела сама мадам Орланд, молодая блондинка с безупречно красивыми чертами лица. На вид ей было лет тридцать, не больше, а рядом сидел мужчина, который по возрасту годился ей в отцы. Судя по всему, это и был сам великий маг и чародей месье Попандополос. Даже сейчас он выглядел почти как на рекламном плакате, облаченный в похожий на цирковой френч, передающий особенности греческого колорита. Но что-то в нем выходило за рамки нарочито показной национальной внешности. Слишком горбатый нос, и эти глаза навыкате, делавшие его схожим с библейскими персонажами.

– Все, снимайте этот маскарад, – скомандовала мадам Орланд почему-то на немецком языке.

– Позвольте, милочка, что вы сказали?

– Переодевайтесь, – на этот раз она ответила на родном, французском. Хотя незнакомому человеку трудно было бы понять, какой язык для нее родной, так как на обоих она изъяснялась безукоризненно.

Мадам Орланд остановила машину возле обочины и прямо на водительском месте принялась переодеваться, скидывая с себя жилет, а затем и белую блузу, которая тоже была чем-то вроде рабочей атрибутики. Ее коллега был явно смущен такой откровенностью. Он тут же густо покраснел, что было заметно даже при слабом освещении салона.

– Что-то не так? – смотря на него в упор, спросила мадам Орланд.

Но он лишь промолчал, и, отвернувшись в сторону, зачем-то полез в бардачок.

– Вы молодец. А я вот на этих чертовых проверках потерял больше нервных клеток, чем при выполнении самой операции. И как это вам удалось так с ними спокойно общаться?

– Бросьте, не стоит сравнивать вашу РАБОТУ с той ерундой, которую сделала я. Ведь это была всего-навсего стандартная процедура дорожного досмотра. Обычная рутина, только и всего.

– Ру-ти-на, – произнес он по слогам, – скажете тоже. А если бы они меня что-нибудь попросили сказать по-гречески или, того хуже, показать фокус. Что тогда?

После последней фразы она звонко рассмеялась.

– Какой вы все-таки забавный!

– И что во мне такого забавного вы усмотрели?

– Не обижайтесь на меня, это я так к слову сказала. Если бы вас попросили сказать что-то на вашем родном языке, то мы бы сказали, что вы французский грек, который говорит по-гречески так же, как они на языке древних племен народа Маури. А что касается фокусов, – мадам Орланд заговорщицки улыбнулась, – то этим бы занялась я. У меня было бы что им показать.

– Вы это о чем?

Отвечая на его вопрос, мадам Орланд приспустила бретельку лифчика, слегка оголив верх груди. Фокус явно удался, месье Попандополос опять резко дернулся в сторону бардачка, доставив своей искусительнице море удовольствия.

– Ну что вы такой робкий. Если бы так же отреагировали и немцы, нам бы не поздоровилось, – на этот раз шутка развеселила обоих, разрядив напряжение последних часов.

Закончив с переодеванием, мадам Орланд вышла из машины. В синем комбинезоне и кожаной куртке она стала похожа на водителя какого-нибудь гоночного болида. Для пущей схожести не хватало только гермошлема с очками и белого шелкового шарфа, развевающегося на ветру.

Отойдя вглубь заросшего деревьями горного склона, она вытащила из кармана кипу документов, с помощью которых они передвигались по оккупированной территории, и, сложив на дно расщелины, стала обливать бензином. Через мгновение вспыхнуло яркое пламя. Дождавшись, когда все окончательно прогорит, бывшая мадам Орланд вернулась обратно к машине, где бывший месье Попандополос и следа не оставил от наглядной агитации, красовавшейся на бортах пикапа, превратив его в серый, незаметный призрак, коих по Европе разъезжает сотни тысяч.

– Это вам, – протянула она новый паспорт. – Теперь вы Оливер Дюбуа. Уроженец Бежансона. Вам 49. В Базеле у вас семья, жена и дочь. Вы их не видели почти год. Жену зовут Софи, а дочь

– Марией. Вот письма от них. Настоящий Дюбуа, насколько я поняла, находится сейчас в Лондоне. Так что себя вы не встретите. Письма – липа, а обратный адрес, указанный на них, это приют для беженцев, так что, если кто-то и будет вас проверять, все равно не разберется. Свою легенду по Франции вы хорошо помните?