– Неа, не боюсь. Убивай, иди. Только ты не такой. И мне просто хотелось поговорить, иногда устаю от тишины.

Аш действительно верил, видел, что Гинтра не такой. Он паладин не по ордену, нет – по духу. И никогда не помыслит о том, чтобы захапать власть или причинить миру и так оберегаемым им людям вред. Не алчный, не корыстный. Не властолюбец. Истинный Защитник. И случись что, друид с легким сердцем доверил бы охрану лабиринта такому, как этот оборотень. Бесхитростный, с чистым сердцем, в котором носит всю скорбь и боль, что осталась от преступлений, свершенных по чужой воле. И ищет искупления себе. Не прощения, но отплаты. Сам себе судья и палач за злодеяния, что повисли мертвым грузом на его душе.

На пятый день пути сумеречник не лег спать сразу, едва остановились на привал, – когда поели, он вынул мечи и принялся их чистить, кивнув Гинтре: отдыхай. Оборотень как-то сразу сник. Всё время он ложился гораздо позже друида, поскольку тот еще был слаб, хоть и чувствовал себя лучше с каждым днем.

– А как же ты?

– А вот так. Я в норме, раны затянулись, слабости больше нет. За три недели даже такие раны заживают. Сплю я мало и редко, так что останусь на страже.

Гинтра пожал плечами – не заставлять же сумеречника спать силой, – нехотя стянул одежду и полез в ручей. Аш еще раньше, в пещере, успел заметить, что всё тело Гинтры покрыто ужасающими шрамами, а ребра в нескольких местах срослись неправильно после переломов. Тот и не подозревал, что у друида столь острое зрение и сумрак вовсе не мешает ему видеть эти увечья, – но сейчас, при дневном свете, вдруг почувствовал себя неловко, понимая, что теперь-то эльф его рассмотрит полностью. И кожей ощущал этот пристальный взгляд.

Дождавшись, пока оборотень закончит с купанием и выйдет на берег, сумеречник отложил мечи и подошел к нему. Длинные ловкие пальцы принялись исследовать мокрое тело, изучая шрамы на ощупь. Гинтра побледнел и шарахнулся в сторону.

– Нет, не прикасайся ко мне, только не ты!

– Чем я-то не угодил, что ты от меня, как от чумного? – в голосе Аша зазвенела обида пополам с угрозой.

– Дело не в тебе, а во мне. Ты не понимаешь. Ты эльф, чистый, возвышенный. А я – я не человек, хотя был им когда-то. Я убийца, чудовище. Меня сделали таким просто шутки ради – рабом, послушным хозяину из страха вновь оказаться в яме. Я потерял всякое достоинство и честь. Мне нет места, я слишком грязный для того, чтобы ты меня касался. Только не ты.

– Ага, сейчас и сам поверю, что я такой «чистый и возвышенный», – скептически произнес Аш, но оборотня уже несло.

– Ты… ты… ты, – захлебнулся Гинтра словами, – ты ничего не знаешь! Я был рыцарем, паладином. А этот… чернокнижник… плен… яма… эти бесчисленные руки, тела, надругавшиеся надо мной… вся эта мерзость… они были полузвери… а он наслаждался, глядя на мои муки. И не давал умереть. День за днём, месяц за месяцем… я сходил с ума от этого кошмара. И в довершение, словно в насмешку, он сделал меня зверем и заставил убивать. Убивать тех, с кем я сражался раньше плечом к плечу. Друзей. Бесчисленное множество людей… любимых… сына… Я… я не могу забыть этот ужас, не могу с этим жить дальше…

Друид вложил в пощечину всю силу, мощным ударом отбрасывая оборотня на траву. Слова отдавались в голове гулким звоном, стучали пульсом в висках; дикая обреченность раскалила воздух, не давая вдохнуть полной грудью, выжигая легкие, лишая возможности просто дышать. Гинтра бился в истерике, дрожал всем телом, слезы лились по щекам. Аш захлебнулся возмущением: он и сам не был агнцем, но на такую жестокость не был способен даже он. И так недолюбливая людей, друид исполнился к ним презрения еще более, чем раньше: ведь всё, что случилось с Гинтрой – совершил человек. Пусть и колдун, но – человек. И сколько их таких, людей, что тешатся тем, что унижают, уничтожают честь и достоинство себе подобных? Сколько?

– Да, ты не человек. Но этот колдун, сам того не зная, сделал тебе одолжение: теперь ты зверь. Так будь зверем! Гордым, сильным! Ты же кот! Ты хоть понимаешь, что такое – быть котом? Я не могу стереть твою память, не могу отменить совершенного тобой, но я распутаю чары проклятья, связующего тебя. Докажи, что достоин быть котом! И лишь тебе решать, есть у тебя гордость или нет. И если ты не пустозвон и знаешь, что такое гордость, то покажи мне ее! – Аш злился. Злился на колдуна, сотворившего подобное, злился на Гинтру, что так легко сломался, пал духом и скулил, как щенок, скрючившись в траве.

– Ну что ты ноешь – сделал зверем, не человек больше. Зверь… зверь… да ты стань зверем для начала! Покажи мне хоть одного зверя, способного свершить с себе подобным то, что с тобой сделал человек! Они, звери, чище и благороднее людей. Вот и будь им, а не поливай траву слезами о безвозвратно ушедшем прошлом. Живи и борись за свою жизнь. Это единственное, за что тебе стоит бороться и переживать.

Друид склонился над Гинтрой, сгреб в кулак его черные, всё еще мокрые после купания волосы на затылке и рывком заставил подняться на ноги:

– Вставай и не дергайся. Прежде чем снять заклятье, нужно исправить твои кости, уменьшить шрамы, под которыми разорваны мышцы. И я это сделаю; а будешь мешать, так твой колдун тебе младенцем невинным покажется в сравнении с тем, что сотворю с тобой я.

Оборотень дрожал, безумно вращал глазами, глядя на разъяренного сумеречника, но вырываться не смел, медленно сползая в обморок: видимо, слишком сильной оказалась встряска, слишком цепко давила удавка проклятья.

– Очнись! А то потеряешь эту жизнь, – Аш наградил Гинтру второй пощечиной, но гораздо слабее, просто приводя в чувство. Действие возымело эффект: оборотень открыл глаза и почти перестал дрожать.

Умелые пальцы заскользили по коже. Аш внимательно всматривался, но скорее внутренним взором, чем глазами, чувствуя каждую неправильность подушечками пальцев; хмурился и изучал дальше. Оборотень дрожал, но как-то иначе. И дышал отрывисто. Друид отвлекся от изучения шишки на ключице и беглым взглядом окинул всего Гинтру. И едва не прыснул в кулак, обнаружив причину дрожи… ниже пояса.

– Это тебя колдун сделал таким чувствительным, или ты в принципе неравнодушен к прикосновениям мужчин?

– Проклятье! – сквозь зубы процедил Гинтра.

– Ладно-ладно, не паникуй, мне всё равно. Если это из-за проклятья, то уйдет; если же нет… то ты и так привык.

Гинтра шумно выдохнул, закусывая губу до крови, – видно, прикосновения были достаточно осторожны, чтобы тело восприняло их как ласку, и сдерживаться ему было сложно. Исцеление превратилось в пытку, но, судя по прорывавшимся изредка томным стонам, пытка была сладкой. Сдерживая ухмылку и закончив с ощупыванием шрамов и увечий, Аш сосредоточился, пальцы окутало золотистое сияние, и под ним «неправильности» тела начали рассасываться. Мелкие шрамы исчезали полностью, хоть их друид и не касался, серьезные же искажения оставляли после себя тонкие бледные следы: чтобы убрать их полностью, силы сумеречника было недостаточно. Под воздействием мягкой теплой магии целительства природы оборотень взвыл и вцепился руками в плечи Аша.

– Держись, мальчик, держись, скоро закончим, – друиду было весело, и он позволил себе слегка посмеяться над Гинтрой, обозвав его «мальчиком». Но с другой стороны будь он хоть седобородым старцем, в сравнении с друидом все равно показался бы ребенком, если говорить о прожитых годах.

– Проклятье, я кончу, – оборотень скулил, но помогало мало.

– Да я же не против, лишь бы на пользу пошло, – Аш честно пытался не засмеяться.

– Ненавижу тебя!

– Да на здоровье.

Сумеречник решил, что подобная реакция тела наверняка вызвана проклятьем. Чернокнижнику не просто хотелось заполучить раба, он вознамерился заставить его страдать самым изощренным способом: чтобы тело получало удовольствие оттого, что самой жертве противно. К этому заключению Аш пришел, когда исцелял неправильно сросшиеся кости. Уж он-то знал не понаслышке, что процедура весьма болезненна, – Гинтра же выгибался в экстазе, вконец искусав губы. Это могло быть только воздействие магии. Те, кто с рождения предрасположены получать удовольствие от боли, так себя не ведут, не стремятся убежать от тех, кто эту боль причиняет. Оборотень был не из таких. Оставалось лишь колдовство.