Вспомните, вот имитация раскаяния: «Никуда ж это не годит­ся, тем более в наше время».

Вот образчик шутки: «Если с юмором подойти, решил милли­он, как говорится, отхватить».

Сыновние чувства: «Мама должна была на пенсию пойти, и я собирался к этому времени начать жить нормально».

Сокровенная мечта: «Уехал бы в бедный колхоз, писал бы книжки для детей».

Рассказ об убийстве: «На всякий случай инструмент мы загото­вили»; «Я сделал ему прокол сверху через спину» (точно о шине).

Право, оторопь берет. Нет, как хотите, это подделка под чело­века, это – нелюдь!..

Скажем еще одно. Есть пословица: «Вместе воровали, вместе и ответ держать». Здесь держали ответ порознь. За девять дней Красовский и Мезис не обменялись ни единым взглядом. Потому что бок о бок сидели враги.

Мы выразим личное мнение, юридических доказательств кото­рому не существует.

Мезис был обречен. Он понадобился Красовскому как физи­чески очень сильный помощник, без которого Инара нипочем бы не одолеть. Но, сыграв свою роль, был бы тоже убит как единственный очевидец и претендент на половину добычи. Завладев оружием инкассаторов, Красовский легко расправился бы с ним. Не случайно Мезис подсаживался в такси Инара по дороге – чтобы не видели в парке и не связали затем его исчезновение с Красовским. Не случайно болтливый Красовский каменно за­молкал, едва речь заходила о предполагаемых планах после ограб­ления. Не случайно, пока скрывался, он не сделал ни малейшей попытки подать весточку Мезису, хотя и не знал, что тот аресто­ван. И есть запись допроса, где он, вдруг сорвавшись, признал, что не собирался делиться с Мезисом ни рублем. А глаза Красовского при упоминании о Мезисе делались прозрачными-прозрачн­ыми… до полной пустоты.

Судебное заседание подходило к последней стадии.

И вот:

– Подсудимый Красовский, что вы желаете сказать в послед­нем слове?

В сочетании «последнее слово» есть нечто магическое, зал настороженно затихает.

Красовский заготовил и хорошо отрепетировал свой монолог и произнес его без запинки и с долей торжественности. Учитывая его возможности, это был шедевр «человекообразия»:

– Граждане судьи! Все то, что изложил государственный обви­нитель в мой адрес, все те факты, я в основном с ними согласен. Я сейчас очень глубоко осознал свой поступок. – Публика завибрировала, и Красовский неохотно «уточнил»: – Не поступок, а больше, чем поступок. И мне очень жаль, что нет человека, нет у матери сына, у детей отца, у жены мужа. В семье достатка соответ­ствующего. Я очень раскаиваюсь в своем поступке. – Тут из зала докатилась волна негодования, плеснула в барьер, и Красовский заставил себя выдавить: – В своем… преступлении. Я заверяю суд о том, что если суд сочтет возможным сохранить мне жизнь, то я всю эту оставшуюся жизнь посвящу тому, чтобы смыть это позор­ное пятно в моей жизни! Я приложу для этого все мои силы и спо­собности! Спасибо.

И сел, оставив висеть в воздухе «спасибо».

«Он приложит свои способности! – пробормотал кто-то. – Нет уж, больше не надо».

Настала очередь Мезиса. Он поднялся – и молчал. Долго молчал, пока совладал с языком.

– Я все последние дни… месяцы… думал, хотел понять, как это все произошло… Снова умолк.

– Я понял только одно… что все это произошло от того… как я вел свою жизнь…

Будто груженую телегу тащил и останавливался отдыхать. Было физически трудно переносить его надрывное молчание.

– Я вспоминал, как я жил… Так я не жил, а существовал, больше ничего…

Паузы все удлинялись. Похоже, он разучился говорить. Попро­буйте вместо наших многоточий вставить 15, 20, 25 секунд немоты – это нестерпимо много. И все же Мезиса слушали. Его молчание гипнотизировало и заставляло напряженно ждать, чем оно раз­решится.

– Я даже ничего не могу хорошее вспомнить о себе…

Оператор поймал объективом мать Мезиса. Она протестующе подняла руку: разве можно такое вслух? Но сын не видел. Он маялся в совершенном, абсолютном одиночестве.

– Вот вы дали мне слово…

Мезис ссутулился, в несколько приемов проглотил удушающий ком в горле.

– Так я воспользуюсь этим словом… и прошу: оставьте мне жизнь…

Выговорил наконец. И наконец смог вздохнуть.

– Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!.. – И шепотом: – Все.

… Прошение о помиловании было отклонено.

В тот день, когда это стало известно, наша группа в монтажной работала угрюмо; рано разошлись по домам.

Резали и склеивали как раз кадры судебного процесса, и они не «остывали», сколько ни гоняй их на монтажном столе.

Признаться ли? Мы сделали бы все, чтобы спасти Владимира Мезиса от высшей меры. Но решали не мы.

«Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!..»

Пожалуй, и смог бы по-другому.

«Ах, Танечка!»