Мишей Стерженьковым все еще продолжало владеть оцепенение.
Колпак немного повертелся возле его головы, к чему-то примериваясь. Послышалось негромкое и протяжное гудение, потом кронштейны сложились, створки захлопнулись, и «черепаха» по наклонной плоскости вернулась на свое прежнее место.
В оцепенении Миша Стерженьков наблюдал, как поднялась наклонная плоскость, как вновь стали меняться цвета фантастического сооружения, как оно опять стало таять в воздухе и превратилось в ослепительную вспышку, после которой раздался густой, басовый звук, постепенно перешедший в комариный писк…
Все тише, тише, и вот звук угас совсем, и Миша Стерженьков один остался на берегу, все еще стоя на четвереньках. И когда прошло это состояние оцепенения, Миша обхватил голову руками, словно боялся, что она вот-вот расколется,
Потом он заметался по берегу, не зная, Что делать, что предпринять.
И наконец Миша Стерженьков побежал прочь, — побежал, забыв учебник и одеваясь на ходу, побежал без оглядки и совсем не спортивно, даже еще не зная толком, куда и зачем он бежит.
Похоже было, что Миша растерялся вконец…
Ну, а как бы вы повели себя, уважаемый читатель, как бы повели себя, если бы это вам спустя полчаса предстояло стать инопланетянином среди людей, разведчиком далекой и загадочной планеты Шерра из системы лиловой звезды Па-Теюк?…
Глава вторая
Виктор Витальевич Ворошейкин все взвесил, все обдумал и сделал логическое умозаключение. Во всем, конечно, виновна была кошка Пенелопа. У кошки были отвратительные манеры и ужасающие привычки. Для нее не существовало ничего святого, и, уж во всяком случае, ей ничего не стоило забраться на письменный стол, чтобы утащить с него бесценный клочок бумаги, содержащий блистательную, неожиданно вспыхнувшую догадку о том, как именно древние эстуарцы обозначали в своих текстах глаголы. Догадка была важным научным событием, крупным шагом вперед в разгадке тайны эстуарского языка, замолчавшего тысячелетия назад, но вот явилась кошка Пенелопа, любимица жены, и все теперь может пойти насмарку.
Отчаянно вытянувшись на полу и орудуя длинной щеткой, профессор попытался выгрести отвратительное животное из-под книжного шкафа, но кошка мгновенно шмыгнула в другой угол кабинета и теперь насмешливо смотрела на преследователя, уютно устроившись между египетской мумией и толстой кипою карфагенских свитков. Виктор Витальевич с досады даже всхлипнул и, расслабив тело, дал себе короткий отдых.
Звать на помощь жену было унизительно и недостойно. Некоторое время профессор сосредоточенно думал, потом он сделал вид, что не обращает больше на Пенелопу никакого внимания, и стал наблюдать за ней украдкой. Пенелопа подняла белоснежную лапку и стала ее тщательно вылизывать. Клочка бумаги с бесценными научными соображениями при кошке не было. Слегка удивившись, Виктор Витальевич заглянул под шкаф, но его не было и там. Однако виновен в пропаже не мог быть никто, кроме кошки (листочек только-только был под рукой), и Ворошейкин вынужден был с ней заговорить.
Отношения Пенелопы и Виктора Витальевича давно уже были сугубо официальны, профессор и кошка были между собой на «вы».
— Пенелопа, — сказал Ворошейкин укоризненно, — ах, как же это все-таки не слишком любезно! Если бы вы только могли отдавать себе отчет…
Профессор запнулся, потому что слово «отчет» тут же вызвало в его уме кое-какие ассоциации. Он поднялся с пола и, не теряя времени, поспешил к письменному столу, заваленному грудой книг, рукописей, писем и заметок. Было совершенно непонятно, как это он только мог забыть, что еще несколько дней назад надлежало отправить отчет об обнаруженной недавно еще одной эстуарской надписи в Лондонское общество эстуарологов. Новый образец загадочных этих письмен был открыт совершенно случайно — они украшали одну из древних ваз в Музее имени Пушкина, и совсем недавно профессор Ворошейкин обратил на них внимание. Известных науке образцов эстуарского письма было известно пока лишь совсем немного, находка еще одного была огромным событием. С трудом отыскав чистый лист бумаги, Виктор Витальевич быстро набросал несколько слов, перечитал написанное, немного подумал и спохватился: писать надо было не по-французски, а конечно же по-английски. Зачеркнув написанное, он стал искать еще один чистый лист, чтобы на нем перейти на нужный язык, и в этот момент в прихожей раздался длинный, настойчивый, пожарный какой-то звонок, а вслед за ним голоса — жены и чей-то еще, может быть, знакомый, а может, и нет, голос настойчивый, сбивающийся, вроде чем-то обеспокоенный.
Рука профессора замерла на полпути. На столе перед ним лежал тот самый клочок бумаги, на котором были набросаны драгоценные предположения о глаголах древних эстуарцев. Ворошейкин радостно засмеялся и виновато взглянул на Пенелопу. Секунду спустя он уже восторженно перечитывал свои записи вслух…
Да, конечно! Предположение было верным, абсолютно справедливым! С этим согласится каждый, кто только ознакомится с ходом рассуждений, которые вели к этой догадке. Сомнений в этом быть не могло…
— Витя, — раздался в кабинете голос жены, — вот мальчик, наш сосед… Я никак не хотела, я знаю, ты работаешь… Но у него что-то, он говорит, исключительное, он о чем-то хочет поговорить с тобой как с ученым. Я никак не могу… Какие-то планеты, звезды, космические пришельцы… Я ничего не понимаю… Он… у него даже, знаешь, беспорядок в одежде…
Виктор Витальевич Ворошейкин восторженно повернулся на стуле. Беспорядок в одежде посетителя был, это точно. Профессор отметил это автоматически, потому что мысль уже торопила дальше.
— Ну конечно! — воскликнул он нетерпеливо. — Вы, молодой человек, голубчик, пришли удивительно кстати! Мне надо, просто необходимо кому-то рассказать! Ну-с, как вы к этому отнесетесь?
Жена, о чем-то тихонечко вздохнув, выскользнула из кабинета. Молодой человек (кажется, сосед по лестничной площадке) порывался что-то сказать, лицо его пылало, он тяжело дышал.
— Вы соберитесь, — мягко сказал профессор, — соберитесь, голубчик, с мыслями. Сейчас я вам все расскажу! Шампольону и Лепсиусу было легче, чем мне!.. Если у вас будут сомнения, замечания, так вы не стесняйтесь…
— Там, на берегу! — выкрикнул юный сосед. — Они с планеты Шерра! Космический зонд опустился в двух шагах от меня! Звезда называется Па-Теюк! Сейчас у меня произойдет перестройка сознания! Мне… я… я стану шерристянином, чтобы смотреть на наш мир его глазами!..
— Что? Ах, да, — сказал Виктор Витальевич Ворошейкин. — Но вы, голубчик, послушайте только!..
Он опустил одну руку на плечо молодого человека, а другой безошибочно вытащил из груды бумаг на столе какой-то конверт с красивым заграничным штемпелем.
— Доктор Рип ван Винкль, президент Амстердамского археологического союза, писал мне еще совсем недавно…
Профессор начал издалека.
Читатель, без сомнения, уже понял: Миша Стерженьков был настоящим спортсменом. Конечно, он воспитал в себе такие завидные качества, как выдержка, мужество, самообладание. И вот это только что виденное читателем досадное непонимание, проявленное соседом по лестничной площадке, известным всему миру эстуарологом, к которому потрясенный Миша прибежал прямо из леса, чтобы его, единственного знакомого нашему герою ученого, поставить в известность обо всем, не выбило Мишу из колеи окончательно, а напротив, заставило внутренне мобилизоваться, сконцентрировать волю, собраться с мыслями, как перед стартом на ответственных соревнованиях, положим, на первенство Москвы.
Когда Миша, потеряв всякую надежду обратить внимание профессора на событие Контакта с цивилизацией планеты Шерра (а кому же еще надлежало сообщить об этом в первую очередь, как не человеку науки?), еле-еле сумел выбраться из квартиры ученого, заваленной грудами древностей и десятками тысяч книг на множестве языков, оставалось всего девять минут до того момента, как должна была свершиться перестройка Мишиного сознания на шерристянское (время Миша все-таки, по чисто спортивной привычке, сумел засечь, несмотря на смятение). И, стоя на лестничной площадке, он уже полностью держал себя в руках, строй его мыслей был логичным и четким, словно запись уверенно и рационально проведенной шахматной партии.