— Слава богу! Снарядов не нашли! — прошептал Борский. — Теперь могут случайно накрыть только меня.

Опять хлопнула дверь, зажегся огонь — уже гораздо ближе, всего в 30 м под ним; зазвенели шаги. Слышны были и голоса, но слов нельзя было разобрать из-за шума в трубах. Нагнувшись к люку, Борский смотрел и слушал, затаив дыхание, готовый бежать вверх, если японцы вздумают подниматься по лестницам.

Его опасения были не напрасны. Пока слесари осматривали камеры насосов и наливали масло, Киото с нижнего яруса поднимался с фонариком в руках на два пролета вверх, осматривал площадку, заглядывал за трубы. И теперь, пока слесари были заняты у камер, Киото с фонариком полез, но не наверх, а вниз и осмотрел еще два яруса; не найдя ничего подозрительного в первом, он удовольствовался общим осмотром второго и не заглянул за трубы, за которыми как раз и лежали снаряды. Борский был на волосок от неудачи. Он задрожал, когда увидел через люки, что японец полез вниз, сначала на одну лестницу, потом на вторую. Сердце замерло в ожидании, что вот-вот Киото крикнет слесарей или подбежит к телефону, имевшемуся в каждом ярусе, чтобы поднять тревогу.

Но Киото спокойно поднялся обратно и вышел со слесарями; свет погас, клеть опять пошла вверх и остановилась на 20 м выше убежища Борского. Хлопнула дверь, зажглась лампочка, теперь совсем близко вверху.

«Если этот проклятый японец опять полезет вниз, — он накроет меня!» подумал Борский, подхватил свою брезентовую куртку, валявшуюся на полу, и подошел к люку, чтобы при появлении Киото сверху заблаговременно уйти на ярус вниз. Но в этот раз Киото полез наверх и осмотрел только один ярус, ближайший к камере.

Когда он с слесарями поднялись в клети выше, Борский облегченно вздохнул; опасность миновала, и теперь можно было успокоиться до следующего посещения — через шесть часов, а за это время заняться окончательной подготовкой снарядов. Забрав свое имущество, он осторожно спустился к своему складу, зажег свечу, достал из-за труб восемь жестянок, сверток зажигательного шнура, а из кармана коробочку с пистонами и маленькие клещи. Расположившись на полу, он осторожно открывал у каждой жестянки крышку с маленьким круглым отверстием; отрезав кусочек зажигательного шнура, он вставлял его одним концом в пистон, тщательно и осторожно обжимал клещами края последнего, чтобы он не мог соскочить со шнура, затем вдавливал пистон во взрывчатую массу внутри жестянки, продевал второй конец шнура через отверстие в крышке и закрывал жестянку. Оставалось положить жестянку куда следует и зажечь конец шнура, чтобы через некоторое время, в зависимости от длины шнура, последовал взрыв. Эта работа заняла около двух часов. Закончив ее, Борский опять запрятал приготовленные жестянки за трубы, так как опасался, что Киото при следующем посещении снова будет шарить по ярусам. Но потом ему пришло в голову, что лучше найти другое место, подальше, так как один раз Киото чуть-чуть не обнаружил склад, а во второй раз мог его найти. Поэтому Борский спустился на дно шахты, чтобы посмотреть, нет ли там лучшего убежища. На самом дне некуда было спрятать жестянки — все было открыто взорам; разве засунуть их в воду — но шнур будет торчать, да и в горячей воде столько часов держать снаряды нельзя; могут размокнуть пистоны, шнур. На платформе же оказалось больше укромных мест; здесь стояли ящики перфораторов, под крышки которых Борский подумал было спрятать жестянки; но свободное пространство оказалось недостаточным. Наконец, его взгляд упал на вагонетку; она была наполнена мелкими обломками сланца только на треть и потому не поднята наверх. Схоронить жестянки в этом сланце было легко. Никто не станет подозревать, что что-нибудь спрятано в вагонетке, стоящей на глазах у всех.

Борский полез назад в свой склад и стал переносить жестянки вниз; приходилось брать сразу только по две в карманы брезентовой куртки, так как руки были нужны — одна для фонарика, другая — чтобы держаться при спуске.

Пришлось подняться и спуститься четыре раза, в общем на 240 м, что было довольно чувствительно. Но зато жестянки лежали теперь в сухом и безопасном месте, засыпанные слоем мелкого сланца.

За этим занятием прошло более часа. Оно сильно утомило и взволновало Борского, так как каждый раз, выходя из отделения насосов на платформу, он рисковал столкнуться с неожиданно спустившимся в шахту Киото.

Был уже четвертый час, когда он запрятал последнюю пару жестянок. До очередного посещения слесарей оставалось почти два часа, которые следовало посвятить отдыху, чтобы быть опять готовым к бегству. Но где укрыться?

«Неужели Киото снова спустится со слесарями и будет лазить по ярусам?» — с унынием подумал Борский, медленно и неохотно взбираясь по лестницам. Ноги и руки у него ныли, колени не сгибались; его мучила жажда и голод.

«Ну, обход пройдет, тогда можно закусить и проспать часов пять перед окончанием дела!» — подбадривал он себя. Поднявшись на шесть пролетов и достигнув яруса, где раньше были спрятаны жестянки, он почувствовал, что дальше лезть не в состоянии. От высокой температуры и усилий он был весь в поту и тяжело дышал.

«Пережду здесь! Авось Киото не явится. Не думал я, что выждать в шахте сутки будет так трудно!»

Он сел, прислонившись спиной к стенке, чтобы почувствовать дрожание ее, когда клеть будет спускаться, и задремал.

Прошло около четверти часа, когда стук, раздавшийся очень недалеко, вернул его к сознанию. Он встрепенулся и заглянул в люк. Под ним в 30 м был уже свет; он не заметил, как спустилась клеть.

Да, слесари были уже у насосов. А по лестнице кто-то лез вверх с фонарем на груди. Вот он поднялся на ярус и скрылся из поля зрения Борского; очевидно, осматривал трубы. Вот он подошел уже к следующей лестнице. Нужно спасаться, пока он не слишком близко. Но приходится лезть в темноте и осторожно чтобы не выдать себя, а он лезет с фонарем, быстро, со свежими силами! Это, наверно, Киото!

Такие мысли промелькнули в голове Борского, который видел себя уже обнаруженным, пойманным. И вместе с тем он медлил, парализованный страхом.

Борский осторожно полез наверх, прислушиваясь, чтобы уловить малейший подозрительный звук. Просунув голову в люк, осветил следующий ярус — никого.

«Теперь можно отдохнуть и поесть; осталось шесть часок до следующего контроля, а затем — трах-тарарах! — конец шахте Ельникова».

Он выбрался из люка, зажег свечу и, вынув остатки провизии и коньяк, стал подкрепляться с жадностью, не переставая поглядывать с тревогой то на верхний люк, то на нижний. Из того или другого внезапно мог показаться Киото.

Но все было спокойно, Борский благополучно окончил свой ужин и улегся на куртке, намереваясь основательно отдохнуть перед заключительным актом драмы. Его несколько тревожила мысль, что он может проспать до времени спуска запальщиков и тогда все предприятие не удастся. Поэтому он решился завести будильник своих карманных часов и положил их на пол возле себя. Благодаря резонансу от железа бой их должен был быть слышен, несмотря на шум в трубах. Он потушил свечу и уснул крепким сном после всех тревог длинного дня.

Будильник разбудил его в половине одиннадцатого, а через пять минус послышался стук двери и шаги внизу; это пришли уже слесари с последним обходом перед возобновлением работ. Через полчаса должны спуститься запальщики, и Борскому нужно было действовать быстро, чтобы перенести свои снаряды из вагонетки в камеру насосов до прихода запальщиков. Теперь весь успех зависел от того, не спустится ли опять Киото и не останется ли в камере до начала работ; в последнем случае пришлось бы отказаться от задуманного, оставить жестянки в вагонетке, а самому спасаться. Если снаряды не взорвутся от детонации при взрывах на дне шахты, то их выдадут вместе с вагонеткой наверх, в отвал, где их, конечно, могут заметить при дневном свете. Если же детонация будет — она разрушит платформу с лебедкой, перфораторами, повредит направляющие и вообще низ шахты; в том и другом случае необходимо бежать из города этой же ночью.