Борис Екимов

В СТЕПИ

По старому казачьему шляху ли, грейдеру, что напрямую ведет к станице Клетской, не ездил я уже несколько лет. Асфальтом хоть и длинней, но надежней. Нынешним летом решил я спрямить, поехал.

Утренняя дорога пустынна, тем более здесь. Встречная машина не прогудит, не замаячит впереди попутная. Поднималось солнце. В низинах истаивал легкий розовый туманец. На буграх сияла, переливаясь, утренняя роса. В открытое окно машины тянул и тянул встречный ток прохладного пахучего ветра. Можно было закрыть глаза, чутьем понимая, что пролетает мимо: горькая ли полынная залежь, хлебное поле или просто пашня, влажная от росы. Пусто было в степи, словно в морских просторах.

Тридцать верст резво отмахал я по ровному набитому грейдеру, свернуть с которого нужно было возле хутора Салтынский, а уж там и до места - рукой подать.

Дремать за рулем я вроде не дремал. А вот нужный поворот пропустил. Обычно едешь, слева на бугре, еще издали, белая водонапорная башня маячит, чуть ниже - строения молочной фермы. Это - знак поворота.

Нынче я проскочил мимо, да, спасибо, еще вовремя опомнился. Сам хутор Салтынский - за бугром, его с дороги не видно. А ферма пупом торчит: водонапорная башня, кирпичные строения под шифером, городьба базов. Словом, не проглядишь. А теперь - ничего нет. Один лишь бугор. Все остальное будто корова языком слизала.

Проехав нужный поворот и все же вернувшись к нему, приглядевшись, увидел я на бугре жалкие остатки молочно-товарной фермы: кучи мусора, следы фундамента. И лишь в одном месте поднимался над землей обломок стены.

Картина эта по нынешним временам знакомая и уже привычная: колхоз развалился или еле дышит, коров ли, свиней, овечек перерезали, а скотьи строения разломали, по кирпичику разобрали и развезли ко дворам. Пригодится в хозяйстве. Все это ныне привычно, но все равно горько. И потому глядел я, охал. А потом и вовсе встал, свернув на обочину.

Несмотря на ранний час, возле остатков стены коровника копошился человек. Видно, торопился свое добрать. Припоздал, бедолага.

Вышел я из машины без цели. Просто поглядеть, недолго побродить на руинах, словно на кладбище, повздыхать, вспоминая былое. На этом хуторе и на этой ферме бывал я прежде.

Из машины вышел, размял занемевшую поясницу, а приглядевшись, немало удивился и пошел напрямую к остаткам стены коровника и к человеку, что возился там. Почудилось мне, что он... Нет, не почудилось: человек действительно не доламывал стену, но поднимал ее. Жалкий остаток старой кирпичной кладки продолжила кладка новая, но уже самородного камня - песчаника. Когда-то, в годы старые, он был в ходу под названием дикбой камень.

Картина была странная: невеликая груда камня, вязкой глины замес, пара саженей новой каменной кладки на глине да столько же старой, кирпичной... А вокруг - великий разор. Остатки фундамента, обломки серого шифера, осколки кирпича, щепа да клочья минеральной ваты, которой утепляют крышу, обрывки черного рубероида. Словно смерч ли, Мамай ли прошел - все смел, оставив лишь мусор.

И на этом пустом бугре, возле остатка стены орудовал мастерком живой человек. Он набрасывал глиняный раствор, ровнял его, а затем клал за камнем камень, подстукивая, чтобы плотнее ложились в глиняную постель.

- Здорово работали... - подойдя ближе, приветствовал я странного трудягу.

Он поднял голову, охотно ответил:

- Слава богу...

Но дела своего не оставил, пока не доложил ряд, камень за камнем. Класть его не больно сподручно: не ровный кирпичик, а дикая булыга. Гляди да прикидывай, как ловчее пристроить.

Человек был вида обычного: ростом невелик, худощав, поверх легкой одежды линялый серый халат, какие прежде дояркам да телятницам выдавали для работы.

- Ломали, ломали... - сказал я, окидывая взглядом разоренье. - Теперь строим.

- Меня не было! - гневно ответил мужик. - Я бы с ружьем засел и никого бы не подпустил! Такое богатство враспыл пустить!

- Да, ферма была хорошая, - согласился я.

- Какая ферма?.. - обиделся он. - Ферма была при мамке-покойнице, при колхозе Буденного, я помню. Плетневые стены да крыша из чбакана. Это называется ферма. А в совхозе тут настоящий комплекс был. Иди за мной! Гляди... - уложил он последний камень и, оставив работу, быстро пошел.

С трудом поспевал я за своим провожатым.

- Я здесь вылупился и возрос возле коров, - объяснял он на ходу. - С мамкой-покойницей, она всю жизнь при скотине. И я отсюда не выводился. Помогал, чистил, доил. Плетни были да загбаты. Соломы и той не досыта. Зимой не доили. Весной на веревках тянули коров. Вот это ферма была. А уж потом, при совхозе, строили да строили... Все по науке. Гляди сюда! Вот она, вот тут была родилка! - широко развел руками. - И называлась как у людей - родилка. А тут, рядом, помещение для теляток. У них - теплочко. Обогрев работал да горели лампы. Где они, эти лампы?! - гневно вопросил он. - Не с ружьем, с пулеметом бы засел, кабы знать... Из больницы бы убежал и засел! Никого бы не подпустил! Акционеры! Хозяева! Умом рухнуться надо! Все порушить! - кричал он в голос, и яростным темным огнем горели глаза его. - Гляди сюда! - звал он меня далее.

Я послушно шел по пустому бугру. Под ногами хрустело крошево битого кирпича да шифера.

- Комната отдыха! - торжественно объявил, останавливаясь, мой провожатый, и лицо его будто посветлело, разгладились морщины. - Телевизор, диван, два кресла, не считая стульев. На окнах - занавески с цветами. Зеркало! Бабам чапуриться. Умывальник... - Он темным сухим перстом указывал мне, незрячему и потому ничего не видящему, кроме следов разоренья. - На стенах картины! Три богатыря - на конях и Аленушка возле воды сидит, вискби распустила. В рамах картины.

Он показывал, и я послушно поворачивался туда да сюда.

- Тут вот дверь... Тут коридорчик. Тут кладовка. А тут - вот они, коровки, стоят!

Лежала вокруг пустая мусорная земля: осколки, обломки, обрывки, битое стекло да всякая ржа. А счастливый спутник мой видел иное: "Компрессорная! Охлаждение! Моечная с горячей водой! Молокопровод!" А вокруг - лишь мусор да скотий дух, который долго живет даже на летних стойлах. Здесь и подавно.