— Эти картины похожи на романы Купера. Дикая природа приятна и чиста. Романтика, понимаешь?

Вся группа дружно обернулась на меня.

Пол шепнул:

— Я никогда не читал ни одного романа этого Купера.

— Прочитаешь, — заверил я. — И когда будешь читать, обязательно вспомнишь эти картины.

Пол снова взглянул на полотно.

— Пойдем, — сказал я. — Мне не хочется слушать здесь свои собственные мысли.

В пять часов мы заглянули в магазин и забрали готовые брюки. Элегантный продавец узнал нас и дружески кивнул. Мы поехали ко мне на квартиру, чтобы Пол мог переодеться.

— Иди в ванную, — распорядился я. — А когда оденешься, захвати сюда это тряпье.

— Мои старые шмотки?

— Да.

— А что одевать?

— Что хочешь.

— Но я не знаю, что с чем идет.

— Ты что? Мы же в магазине все примеряли.

— Я забыл.

— Иди и одевайся, — проворчал я. — Уж здесь-то ты как-нибудь управишься сам. Я не собираюсь постоянно за тобой бегать.

Пол удалился в ванную и пробыл там минут двадцать. Когда он наконец вышел, на нем был серый костюм и белая рубашка. В руках он держал красно-серый галстук.

— Я не умею его завязывать, — пожаловался он.

— Повернись спиной, — приказал я. — Я завяжу.

Он встал перед зеркалом в ванной, я подошел сзади и завязал галстук.

— Ну вот, хорошо, — вздохнул я, подтянув узел и застегнув воротничок рубашки. — Теперь ты выглядишь вполне прилично. Не стрижен, правда, но для балета сойдет.

Пол осмотрел себя в зеркало. Загорелое и обветренное лицо казалось еще более темным на фоне белой рубашки.

— Пошли, — сказал я. — В шесть часов возле театра нас будет ждать Сюзан.

— Она тоже пойдет?

— Да.

— А зачем ей нужно идти с нами?

— Потому что я люблю ее и мы не виделись целых две недели.

Пол понимающе кивнул.

Сюзан ждала на углу Глоусестер и Ньюбери. На ней была бледно-серая юбка, синий блейзер с медными пуговицами, строгая белая блузка с открытым воротом и черные туфли на высоких шпильках. Я заметил ее раньше, чем она увидела нас. Ее чудесные волосы искрились на солнце. Глаза скрывали огромные темные очки. Я остановился. Она ожидала, что мы появимся с Ньюбери, а мы подошли по Глоусестер.

— Чего мы остановились? — спросил Пол.

— Мне нравится смотреть на нее, — ответил я. — Иногда я люблю смотреть на нее так, как будто мы не знакомы, и наблюдать за ней, когда она не видит меня.

— Зачем?

— Мои предки были ирландцами.

Пол только покачал головой.

Я тихонько свистнул и позвал:

— Эй, милашка. Не хочешь немного поразвлечься?

Сюзан повернулась в нашу сторону.

— Мне больше по душе морячки, — улыбнулась она.

Когда мы шли по небольшой аллее к входу в театр, я тихонько шлепнул Сюзан по попке. Она улыбнулась. Но только чуть-чуть.

Было еще рано. В ресторане сидело всего несколько человек. Я придвинул Сюзан стул, и она села напротив меня и Пола.

Мы заказали рис, бобы, “моле” из цыпленка, “кабрито” и мучные лепешки. Пол съел на удивление много, хотя вначале долго ковырял каждое блюдо вилкой, словно проверял, не сможет ли цыпленок выскочить из тарелки и улететь, а потом отрезал и ел крошечными кусочками, как будто опасаясь, что еда отравлена. Сюзан попросила принести “Маргариту”, а я — пару бутылочек пива. Говорили мало. Пол ел, уткнувшись в тарелку. Сюзан отвечала на мои вопросы коротко, и хотя у нее на лице не было ни злости, ни раздражения, я не видел в ее глазах и особой радости.

— Сюз, — сказал я, когда мы допивали кофе. — Поскольку остаток вечера я проведу на балете, я надеялся, что хотя бы здесь мы поболтаем.

— Да что ты, — иронично ответила Сюзан. — Значит, надо полагать, я тебя разочаровала?

Пол, не поднимая головы, ел ананасовое мороженое. Я посмотрел на него и перевел взгляд на Сюзан.

— Нет, просто ты сегодня такая тихая.

— Неужели?

— Ну хорошо, думаю, мы обсудим это в другой раз, — я попытался улыбнуться.

— Прекрасно, — кивнула Сюзан.

— Ты пойдешь с нами на балет?

— Наверное, нет. Мне не очень-то нравится балет.

Официант принес чек. Я заплатил.

— Может, тебя куда-нибудь подвезти? — спросил я.

— Нет, спасибо. Моя машина на Ньюбери-стрит.

Я посмотрел на часы.

— Ну ладно, нам нужно еще успеть к началу. Приятно было повидаться.

Сюзан кивнула и сделала глоток кофе. Я встал. Пол поднялся следом, и мы ушли.

Я был на балете впервые и, не надеясь, что когда-нибудь попаду снова, с интересом следил, какие чудеса проделывают артисты со своими телами. Пол сидел рядом и, замерев, с головой ушел в спектакль.

По дороге домой я спросил его:

— Ты когда-нибудь раньше был на балете?

— Нет. Папаша все время говорил, что это больше для девчонок.

— И снова был наполовину прав, — улыбнулся я. — Так же, как и насчет приготовления пищи.

Пол задумчиво молчал.

— А ты бы хотел выступать в балете?

— Танцевать?

— Да.

— Они бы все равно не разрешили. Они считают, что это... нет, они бы мне не разрешили.

— Ну хорошо, а если бы разрешили, хотел бы?

— Брать уроки и все такое?

— Да.

Он кивнул. Слегка, так что, сидя за рулем и стараясь следить за дорогой, я скорее почувствовал, чем увидел. Это было первое конкретное заявление, которое он сделал, и каким бы робким не был этот кивок, он все же кивнул. Кивнул, а не пожал плечами.

Мы замолчали. Пол не включал радио. Я тоже. После часа езды он, не глядя на меня, тихо спросил:

— А много мужчин танцуют в балете?

— Да, — кивнул я.

— Отец говорит, что они все педики.

— А мать что говорит?

— То же самое.

— Ну, не знаю, как у них там с сексом, но одно я могу сказать точно — они отличные спортсмены. Я не настолько хорошо разбираюсь в танцах, чтобы делать еще какие-то заключения, но знатоки говорят, что почти всегда они еще и одаренные артисты. Неплохое сочетание, правда? Отличный спортсмен, одаренный артист. Ставит их сразу на две ступеньки выше большинства людей и уж точно на одну ступеньку выше всех, за исключением Берни Кейси.

— А кто такой Берни Кейси?

— Когда-то он играл в “Рэме”. А теперь — художник и актер.

На дороге почти не попадались освещенные поселки. “Бронко” мчался сквозь ночь, словно мы были одни в целом мире.

— Зачем они так говорят? — спросил Пол.

— Как?

— Что танцевать — это для девчонок. Что все мужчины, которые танцуют, — педики. Они обо всем так говорят. О приготовлении пищи, о книгах, о кино — обо всем. Почему они так говорят?

— Твои родители?

— Да.

Мы въехали в небольшой поселок и покатили по прямо освещенной улице. Мимо пустой кирпичной школы, мимо старинной пушки со сложенными пирамидой ядрами, мимо пустого магазинчика с рекламой “пепси-колы”. И снова окунулись в темноту автострады.

Я глубоко вздохнул.

— Потому что они не знают ничего лучшего. Потому что они не знают, что сами собой представляют и как их можно понять. Или что такое хороший человек и как его можно понять? Поэтому они просто полагаются на категории.

— Как это?

— Ну, например, твой отец не знает, хороший он человек или плохой. Он подозревает, что скорее всего не очень хороший, но не хочет, чтобы это понял еще кто-нибудь. Однако он не знает, каким нужно быть, чтобы считаться хорошим человеком, поэтому просто следует простым правилам, которые слышал от других. Это и проще, чем думать самому, и безопаснее. Ведь в противном случае тебе приходится все решать самому. Придется прийти к какому-то определенному выводу насчет того, каким должно быть твое поведение, а потом, быть может, обнаружить, что не можешь ему соответствовать. Так почему бы не пойти по более безопасному пути? Просто вести себя так, как принято в твоем кругу.

— Что-то я не очень-то вас понимаю, — вздохнул Пол.

— Это не твоя вина. Ну хорошо, попробую объяснить по-другому. Если твой отец будет ходить и всем говорить, что любит балет или что ты любишь балет, то он рискует очень скоро напороться на человека, который скажет ему, что это не для мужчин. А если подобное произойдет, то ему придется думать и выяснять для себя, кто прав, а кто нет? Любят ли мужчины, я имею в виду настоящие мужчины, балет или не любят? А следовательно, кто же он сам — мужчина или так, абы что? Этого он и боится до смерти. То же самое и мать. Вот они и шагают по проторенной дорожке, говоря только то, что не вызовет никаких вопросов. И это их устраивает, потому что можно не напрягаться. И не бояться.