Отсюда же происходит и исключительная чуткость Короленко ко всякому проявлению догматизма, односторонности, однолинейности, будь то наивная вера народников в крестьянскую мудрость, идущая, как хорошо знал писатель по собственному жизненному опыту, от искренней, хотя и излишне "головной", "теоретической" любви к народу, или мечты террористов с помощью нескольких героев установить в России социальную справедливость, или надежды "легальных марксистов" на железную историческую необходимость, которая без участия человека осуществит гармонию в человеческом обществе.
Вообще современников поражало в облике Короленко, человека и писателя, сочетание трудносоединимых черт. Необычайная мягкость, доброта, стремление встать на точку зрения другого человека и одновременно твердость, непримиримость взглядов и мнений, решительность поступков, когда честь и совесть писателя требовали однозначных оценок и конкретных действий.
Когда появились первые очерки и рассказы Короленко, мнения и оценки, высказанные читателями и критиками, в большинстве своем сразу признавшими, что в русскую литературу вошел еще один крупный талант, также во многом были полярными.
Одних привлекала в произведениях Короленко живая способность их автора к состраданию и любви, умение его все понять, всех простить и оправдать.
Другие же видели прежде всего "возмущенное сердце" писателя, протестующее и негодующее против столь далекого от идеала миропорядка, а главной чертой его героев считали сознательный протест, стремление к свободе и "вольной волюшке".
Обращаясь к российской действительности, Короленко исследует, как идеалы той или иной социальной группы определяют быт, моральные нормы, мироотношение ее представителей, показывает, как трудно поддаются они изменению, и как, несмотря на это, все-таки меняются под влиянием общественных сдвигов.
При этом Короленко пользуется традиционным, свойственным целому ряду его произведений социологического характера, приемом, о котором уже частично говорилось в начале статьи. Суть этого приема заключается в том, что он вырывает своего героя из привычной для него социальной среды, члены которой характеризуются устойчивой системой представлений, привычными моральными критериями, и погружает его в среду с иной системой представлений. Причем для Короленко в данном случае важно не простое противопоставление тех или иных взглядов и понятий, а изображение того, как человек, сталкиваясь с иным мировосприятием, начинает "задумываться", а иногда даже приходит к пониманию относительности своих собственных взглядов и мнений, ранее казавшихся ему неоспоримыми.
Так столкнулся сын судьи Вася с представителями чуждого ему "дурного общества". То же самое произошло и с жандармом Гавриловым из написанного в 1880 году в пересыльной тюрьме рассказа "Чудная", опубликованного в русской легальной прессе только в 1905 году под названием "Командировка". Волею судьбы Гаврилов встречается с мужественной, самоотверженной девушкой-революционеркой Морозовой. Отношение их друг к другу заранее определено взглядами, привитыми им их социальной средой. Гаврилов, до встречи с революционерами "усердно" служивший в эскадроне, твердо знал, что "начальство зря не накажет", и потому девушка-революционерка для него преступница, "змееныш", "дворянское отродье". Соответственно и для нее Гаврилов прежде всего "враг", так как одет а жандармскую шинель и состоит на службе у государства, с которым она борется. "Пережить чужую жизнь", встать на точку зрения Гаврилова и увидеть за ненавистным ей жандармским мундиром доброе сердце крестьянина Морозова не способна. И потому так жестоки и несправедливы ее слова, обращенные к Гаврилову: "Простить! вот еще! Никогда не прощу, и не думайте, никогда! Помру скоро... так и знайте: не простила!"
В сознании же Гаврилова, попавшего в среду ссыльных революционеров, происходят пока еще едва заметные, но уже необратимые изменения. Он утрачивает интерес к службе и даже известие о том, что ему не будет присвоено звание унтер-офицера, к которому когда-то он так стремился, принимает теперь с полным равнодушием.
Для того чтобы темный, забитый Макар из рассказа "Сон Макара", опубликованного в 1885 году и сразу принесшего его автору всероссийскую известность, осознал собственное рабство, нужна особая, фантастическая ситуация. Только в своем предсмертном сне, на суде у большого Тойона, когда из уст сына Тойона Макар, может быть впервые, услышит слова добра и сочувствия, он обретет голос и с гневом задаст вопрос, кто же виноват, что он прожил не ту жизнь, для которой, вероятно, рождается на земле человек.
Но, пожалуй, наиболее полное выражение указанный прием находит в очерке "Марусина заимка" (1899). Чрезвычайно сложна "социальная структура", как писал Короленко в "Истории моего современника", воссозданная в этом очерке. Здесь мы встретимся с крестьянами из России и коренными жителями Якутии, выселенными из родных мест, татарами, политическими ссыльными, царскими чиновниками, представителями духовенства и многими другими. У каждого из них свои взгляды, обычаи, этические нормы, традиции, свой социальный опыт.
В романе "Преступление и наказание" Достоевский рисует фантастический сон Раскольникова, где он видит человечество, заразившееся моровой язвой. Следствием этого заболевания было то, что "никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные". Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований... Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе"[6] .
Сюжет "Марусиной заимки", конечно, не так трагичен, но также движется борьбой каждого с каждым, в которой сталкиваются взгляды, традиции, верования, часто противоположные, но абсолютно истинные, с точки зрения их представителей.