- Тьфу ты! Ничего ты, сударь мой, не понимаешь. Тут пропечатано: дождя, снега и т. п., то есть - и тому подобное, а отнюдь не и тепе.
- Я не знал. Тут неясно... - упавшим голосом проговорил Утконогов.
- Ага, неясно! - обрадовался Жеребяткин. - Это не ответ. Для кондуктора все должно быть ясно.
Григорьев твердо сказал:
- Протестую. По моим соображениям, какая же может быть сырость, кроме снега с дождем? Ответьте мне сами-то, товарищ Жеребяткин.
- Сырость? - заносчиво проговорил Жеребяткин. - Сырость может быть всякая. Мало ли какая сырость бывает...
- Например?
- Ну сырость... Мало ли там. Сырость - это... Ой, ой... Батюшки, стрельнуло как! - Он схватился за щеку и, весь перегнувшись, побежал по комнате, широкоплечий, приземистый, с брюшком.
А слесарь Григорьев резонно говорил:
- Как я осистен, то подписываюсь руками и ногами под ответом товарища Утконогова. Ответ правильный. Кроме как от безобразий, никакой сырости в естественной природе и не обнаружено вредной для извести. Вопрос исчерпан.
- А вот, - раздалось от окна, и Жеребяткин прикултыхал на место. - А вот ответь. Сидишь ты в порожнем отделении и побился, скажем, об заклад с другим кондуктором. Ты говоришь: "На таком-то перегоне поезд обязательно сойдет с рельс". А тот отвечает: "Нет, не сойдет". И действительно, поезд прошел благополучно, и ты проиграл. Хвать, а денег-то и нет, заплатить-то и нечем. Ты бежишь в ночное время, когда все спят, и начинаешь вежливо трясти свою мать и говоришь ей в сонном виде: "Матка, дай-ка скорей деньжат!"
- Никак нет, - возразил Петр Федотыч. - В силу параграфа тридцатого кондуктор не должен без надобности беспокоить пассажиров, особливо ночью.
- Но, во-первых, не без надобности, а во-вторых - это же твоя родная мать?..
- Это меня не касается. Ежели, скажем, мой отец, покойник, придет с того света да начнет в вагоне стекла бить, я и отца на ближайшей остановке вышвырну в вежливой, но твердой форме. Во-вторых, согласно параграфа пятнадцатого, я не имею права занимать порожние отделения.
- Так, так. Ну что же, все? Хорошенько обдумай мой вопрос.
Утконогов подумал и сказал:
- Да, все.
Нарядчик Жеребяткин вильнул бритой, в ермолке, головой и пристукнул в стол ладонью.
- Ага, все? По-твоему, все? А вот и врешь. Как же ты смеешь, черт тебя бери, биться об заклад, раз у тебя на перегоне не благополучно?.. Извольте радоваться, вместо того чтобы подать на паровоз тревожный сигнал, он, каналья, бьется преспокойно об заклад и идет как ни в чем не бывало будить родную мать, а тут поезд через три минуты должен кувырнуться!
- Ага, конечно... Я сейчас же...
- Ах, сейчас же?! Нет, брат, поздно! Поздно, черт тебя дери!! Что у тебя там было на путях! Шпалы выворочены, рельс развинчен или бык лежал? Отвечай!!
- Откуда же я могу знать?..
- Ах, вот как! Он, каналья, бьется с каким-то паршивым ослом об заклад и не знает, почему бьется?.. Харррашо-о...
- Я протестую! - крикнул слесарь Григорьев и весь взъерошился. Его глаза на прокоптелом лице сердито белели. - Ерунда какая-то! Он же инструкцию отлично знает, а вы нарочно запутываете. Прошу задавать вопросы по существу понятий, а это уже вроде как тенденция. И, кроме того, остается недоказанным, что он каналья. Я протестую. Прошу называть товарищем. И на "вы".
Такое заступничество растрогало Петра Федотыча. Губы затряслись, на глазах показались слезы.
- По-моему, довольно, - авторитетно сказал Григорьев. - Вполне достоин своего звания. Заявляю, как осистен.
- Последний вопрос, самый понятный, незапутанный, - проговорил экзаменатор и весь хищно сжался, как на мышонка кот.
- В вашем вагоне, товарищ Утконогов, едет беременная женщина. Понятно? И вот она случайно родила двойни, что вполне допустимо инструкцией. Понятно? - мотнул он головой Григорьеву. - Ну, вот. Что же вы, товарищ, должны сделать? Скорей, скорей...
Петр Федотыч потер лоб, быстро припоминая всю инструкцию.
- Я должен разыскать кондуктор-фельдшера; если такового не имеется, я должен... Больше в инструкции ничего не сказано...
- Надо шевелить мозгами! - почти крикнул Жеребяткин.
- Я, конечно, буду искать бабушку промежду пассажиров, которая повитуха. В случае неимения налицо таковой, буду умолять всякую попавшую женщину...
- Ну, ну! - торопил Жеребяткин.
- Ежели таковой не повстречалось бы во всем поезде, что невозможно допустить... Я кой-как... конечно, я не спец по части новорожденных младенцев, но...
- Чушь! - оборвал Жеребяткин. - Совсем не то.
- Я на первой же остановке честно, благородно, соблюдая вежливую форму, должен отнести роженицу в приемный покой, а также двух появивших младенцев.
- Чушь, чушь! - торжествующе сказал Жеребяткин. - Далеко не в этом суть вопроса.
Петр Федотыч в замешательстве переминался с ноги на ногу. Слесарь Григорьев поспешно вышел в другую комнату и поманил пальцем Жеребяткина.
- В чем суть? Я тоже ничего не понимаю... - тихо и конфузливо спросил он.
- Да очень просто, - весело подмигнул Жеребяткин. - Ведь младенцев-то два... Понимаете? Ежели б один, ну, тогда он прав... А то два...
Когда Жеребяткин до конца объяснил, в чем дело, Григорьев сквозь сдержанный смех воскликнул:
- Ах, ерш те в гайку! Совершенно верно!.. Хы-хы-хы...
- Надо скорей кончать, - сказал Жеребяткин, ковыряя спичкой зубы. - У меня рукобитье сегодня... Надюшку-то Дроздову знаете?
- Поздравляю, поздравляю...
И оба вышли фертом к взволнованному Петру Федотычу.
- Ну что ж, знаете?
- Никак нет.
Слесарь Григорьев, совершенно неожиданно для Петра Федотыча, крепко и внушительно сказал:
- Стыдно этого не знать, товарищ! Это даже дураку ясно. Какой же ты после этого, к чертовой матери, кондуктор?
- В чем же суть? - весь уничтоженный, продрожал голосом Петр Федотыч.
- Ты должен, - поднимаясь и рубя ладонью воздух, стал чеканить Жеребяткин, - после установленного факта в рождении, ты сейчас же должен стребовать с этой самой мадам дополнительный билет. Один младенец бесплатно. А ежели два образовались в поезде, это уж целый билет дорога заработала. Итак, резюмируя способности мозгов, ты чрез полгодика можешь явиться для вторичного экзамена об это место.