С другой стороны, все та же экспедиционная мужественность требовала быть победителем всегда и везде – будь то сопка, медведь или соблазнительная красотка.

Но все, все на сей раз было иначе. Началось это в первый же день поездки на пляж.

Адька сидел в «Запорожце» и смотрел на чистенькие, ослепительно белые улицы южного городка с затененными акациями тротуарами, полосатыми легкомысленными зонтами над тетками-газировщицами и загорелым, смуглым, цыганистым здешним народом. Городок этот не числился в особо курортных, но приезжих было много, их сразу можно было отличить по техасским штанам и расписным рубахам. Адька с неприязнью смотрел тогда на здешний и приезжий люд. Что они понимают в жизни? Сидят всю зиму по каким-нибудь конторам над входящими и исходящими, едят каждый день витаминозные натуральные овощи и фрукты и ждут лета: каждое лето поездка даже в этот заштатный городишко – для них событие, мемуары на целую следующую зиму. И городок Адьке не нравился – слишком солнечно, слишком бело, слишком зелено: для легкомысленной жизни место. Он посмотрел на Колумбыча, но Колумбыч был всецело занят рулем: четкий военный человек четко, по-военному, вел машину.

«Не место ему тут, совсем не место», – подумал Адька.

Они проехали центральную асфальтированную улицу, пыльный, покрытый булыжником спуск к Кубани, горбатый мост через мутную желтую Кубань, редкие, спрятанные в садах саманные домики окраины и выехали на дорогу к морю. Насыпная дорога прорезала соленое, поросшее ржавой осокой прибрежное болото. Запах сероводорода шел через ветровое стекло, ослепительно сверкали блюдца воды среди осоки и черной грязи, и по этой грязи, осоке и воде бродили белые цапли. Цапли ходили кучками и в одиночку, как будто сообща разыскивали потерянный кем-то предмет, а некоторые стояли на одной ноге, точно припоминали, где все-таки тот предмет мог быть потерян. «На тундру местами похоже, – подумал Адька. – Только вместо цапель там журавли». И Адьку царапнула мысль об оставленных в амурских сопках ребятах. Как там они сейчас таскают на вершины бревна, цемент и железо, встают в пять утра, потому что утро – лучшее время для наблюдений, как под комариный вой сидят ночами над нудными увязочными таблицами? «Во работенка! – подумал Адька. – И в отпуске от нее не отделаешься».

Но через пять минут он забыл о работе, потому что увидел море. Самое настоящее южное море с пляжными зонтами на крепких столбах, желтым ракушечным пляжем, с «Волгами», «Москвичами» и «Победами» у начала пляжа и голой толпой коричневых купальщиков. На пляже кипела деятельная жизнь: ревели транзисторы, взлетали волейбольные мячи, от воды шел самозабвенный ребячий вопль.

Адька стал быстро раздеваться, чувствуя, что необходимо немедленно залезть в эту кишащую человеческими головами воду, приобщиться к племени отдыхающих. Раздевшись, Адька чуть не с омерзением посмотрел на свое белое, лишенное загара тело и пошел к воде, утешаясь: «Загар за три дня нагоню, а плавки на мне японские, из Владивостока».

Прибрежная полоса воды была мутной и желтой, как вода Кубани, но дальше от берега она переливала голубизной в ослепительном мерцании солнечных бликов.

Адька поплыл к чистой воде и сразу же через двадцать метров остался один, шумная суета пляжа исчезла, исчезли людские голоса, был только он, Адька, и море. Адька плыл медленно, соображая, чтобы хватило сил обратно, хотя и был уверен в этих своих силах, так как плавал совсем неплохо. И когда Адька уплыл уже совсем далеко, он увидел еще далеко впереди зеленую шапочку, которая качалась на воде.

«Девчонка, – подумал Адька. – Куда ее черти занесли? Ну, врешь…»

И он помахал вольным стилем к этой зеленой шапочке, ибо самолюбие его требовало заплыть дальше всех и тем утвердиться на этом пляже среди разномастных людей. Зеленая шапочка приближалась ужасно медленно, потом он услышал голос. Девчонка пела. Пела так себе просто, как будто берег не болтался где-то в ужасном далеке. Адька оглянулся. Фигурки людей на берегу казались совсем крохотными.

«Ни черта, – подумал Адька. – Устану, отдохну на воде». Он проплыл мимо девчонки не так чтобы близко, но и не так чтобы в отдалении. Она помахала ему рукой: «Плыви сюда».

– Хорошая погода, верно? – спросила она радостным голосом, когда Адька подплыл. Адька согласился. Минут пять они болтались на воде, поддерживая пустячный разговор и равновесие. Адька не мог разглядеть девчонку, зеленая шапочка скрывала голову, видны были только глаза с покрасневшими от воды белками.

– Плывем обратно? – сказала девчонка.

– Плывем, – согласился Адька.

Они плыли медленно, брасом, а Адька думал, что это, чего доброго, завязка его первого романа, надо только не упустить девчонку, когда выйдут на берег.

А девчонка вдруг крикнула: «Пошли!» – и пошла отмахивать баттерфляем. Баттерфляй у нее был очень техничный, это Адька понял сразу.

«Пловчиха какая-нибудь», – думал он, стараясь не отстать. Потом стало не до мыслей.

Когда Адька вылез на берег, его пошатывало и в голове звенело. Он огляделся, пытаясь разыскать девчонку, но зеленая шапочка уже исчезла. Адька пошел к машине, возле которой маячила долговязая фигура Колумбыча. Лицо у Колумбыча было старое, куда старше возраста лицо, а фигура – как у семнадцатилетнего мальчишки, сухая, в четких переплетениях мускулов. Колумбыч приплясывал под твист соседнего транзистора на самом солнцепеке.

– Замерзаю в воде, – пожаловался он. – Не успел накопить жировой прослойки. Ты с кем там на волнах качался?

– Не знаю, – сказал Адька. – Мощная девчонка, баттерфляем ходит.

– Она и дельфинчиком ходит, – сказал приплясывающий Колумбыч, – я ее знаю. Из института физкультуры она. Акробатка.

Адька лежал на горячей ракушке и думал о том, что хорошо бы закрутить роман с акробаткой. Чтоб потом в дождливые дни в палатке предаваться воспоминаниям, а уж совсем потом, на склоне лет, тоже предаваться воспоминаниям о полноценно прожитой жизни, где были работа, опасности, женщины и вино. Жизнь мужчины.

Акробатку он увидел через час. Она сама пришла к нему и села рядом. Он увидел ее еще издали, когда она шла к машине, и как-то сразу узнал, а узнав, разочарованно хмыкнул. Девчонка была маленькая и по-физкультурному плотная, с плотными развитыми тренажем ногами, и вся фигура у нее была такая, какая бывает у девчонок-физкультурниц, а у них она всегда отличается от фигур журнальных красоток. На акробатке был отчаянно смелый «бикини» – две голубые полоски ткани, – но, наверное, из-за спортивной ее фигуры этот отчаянно смелый купальник не наводил на грешные мысли. Но больше всего Адьку разочаровало лицо. Круглое веснушчатое лицо с коричневыми пятнами от солнечных ожогов и облупленным носом. Не такой, совсем не такой хотел видеть Адька даму своего южного романа.

– Почитать есть что-нибудь? – спросила девчонка, как будто Адька был ее давним приятелем, хорошим знакомым.

– Есть, только скучное, – сказал Адька. – Спецлитература.

– Скучное не надо, – сказала она и стала смотреть на море коричневыми, как у козы, глазами. Адька лежал и думал, как бы начать непринужденную светскую беседу.

– А лихо у вас получается плавать, – сказал он.

– Ты тоже ничего, – откликнулась девчонка. – Только голову низко держишь, когда вольным плывешь.

– Да, – сказал Адька, – у нас в Сибири особенно негде учиться. Я морозоустойчивый очень, потому научился.

– Ух, – передернулась девчонка, – как в той Сибири можно жить? Я всю жизнь здесь прожила и учиться поехала в Кишинев, где теплее.

– Можно, – снисходительно ответил Адька. – Лучше, чем здесь.

– Я сегодня на танцы пойду, – по неизвестной логике сказала она.

– Отлично, – покраснев от собственной наглости, откликнулся Адька. – И я тоже. Где встретимся?

– У парка в восемь, – скучно ответила девчонка и вдруг пошла прочь в своем немыслимом «бикини», как будто не за тем и приходила, чтобы назначить Адьке свидание.

«Ну и ну, – подумал Адька, глядя ей вслед. – Действительно, юг. Жаль, что она замухрышка такая, а то бы…»