Вольфганг молча подписал последний документ и взглянул на Мориса.

– Как будто все, – сказал он.

– С технической точки зрения да, – ответил тот. – Но есть другие проблемы.

Бреннер молча смотрел на него.

– Разрешение на жительство во Франции она получила при правительстве Петена. Вполне вероятно, что его теперь аннулируют.

– Почему? Это же постоянное разрешение, дающее ей статус перемещенного лица. Она даже училась в Сорбонне до войны. Ее дочь родилась во Франции до оккупации.

– Нередки случаи, когда разрешение отбирают у тех, кого подозревают в сотрудничестве с немцами. В Париже полно людей, которые знают о ваших отношениях.

Генерал спросил:

– Что можно сделать?

– Я думал об этом, но никакого окончательного решения не нашел. Лучше всего получить французское гражданство.

– Черт! – Бреннер встал. – Что же делать? – Он прошел к буфету и налил себе еще водки.

Морис повернулся и взглянул на Анну. Пока Вольфганг подписывал бумаги, она молча сидела и вязала. Она подняла голову от спиц и встретилась с ним взглядом. Какое-то время они смотрели друг на друга, потом женщина опустила глаза и снова принялась за вязание.

Вольфганг выпил водку, налил еще и вернулся к дивану.

– Наверное, и пытаться не стоит. Придется продать все компании.

– Сейчас вы за них ничего не получите, – заметил Морис. – У французов нет денег. Пройдет лет пять, все вернется в норму, вот тогда они будут что-то стоить.

– Пять лет, – сказал Вольфганг. – А где мы все, черт побери, будем через пять лет?

– Если нас не будет в живых, все это не будет иметь значения, – сказал Морис. – Но если выживем…

– Если они лишат Анну вида на жительство, мы так или иначе потеряем все. Они заберут компании.

– Что ж, придется рискнуть, – бросил Морис.

– Если я выйду замуж за француза, – тихо сказала Анна, не поднимая головы от вязания, – я автоматически стану французской гражданкой.

Вольфганг какое-то время смотрел на нее, потом повернулся к Морису.

– Это правда?

Морис утвердительно кивнул.

– Тогда найдите кого-нибудь, кому можно доверять, и Анна выйдет за него замуж.

Морис показал на бумаги.

– Я не знаю никого, кому можно было бы все это доверить. А вы?

Вольфганг взглянул на бумаги, потом на француза.

– Вы не женаты… Морис покачал головой.

– Слишком опасно. Кругом полно сторонников де Голля, они мне не доверяют. В конце концов, я до сих пор не перебрался через Ла-Манш.

– Но они поверили вашей легенде, приняли ту информацию, которую вы им передали, и ваше объяснение, что вы находились в подполье, чтобы помогать им.

– Верно. Но это пока шла война. А теперь начнут задавать вопросы.

– Уверен, ваш дядя положит конец всем разговорам, – сказал Вольфганг.

– Мой дядя умер четыре месяца назад.

– И кто же теперь маркиз де ла Бовиль?

– Нет такого. Он умер, не передав титула.

– Что будет с его собственностью?

– Отойдет государству. Если не появится кто-нибудь, способный заплатить огромный налог на наследство. Кто-то из семьи, разумеется.

– Как вы думаете, найдется такой человек? Морис отрицательно покачал головой.

– Кроме меня, никого не осталось. Если бы мой отец, его брат, был жив, он унаследовал бы титул. Теперь все уйдет: титул, собственность – абсолютно все.

Вольфганг продолжал допрос.

– Если вы заплатите налог, то сможете претендовать на титул?

Морис задумался.

– Если государство примет деньги, очевидно, да.

– Сколько надо заплатить?

Много. Миллионов пять франков. Точно никто не знает. В государственных бумагах не разберешься. Вольфганг возбужденно вскочил.

– Дайте мне подумать.

Морис и Анна наблюдали, как Бреннер ходит по комнате. Наконец он остановился перед Морисом.

– Если эти компании станут частью наследства, законна ли будет собственность на них?

– Безусловно, – ответил Морис. – Никто не отважится ставить под сомнение платежеспособность моего дяди и его верность Франции. Что и говорить, он был одним из тех немногих, кто рискнул остаться во Франции и не признать правительство Петена. Даже вишисты не осмелились его тронуть, хотя, по сути дела, он жил в этой своей загородной резиденции, как в тюрьме.

Вольфганг удовлетворенно улыбнулся.

– Тогда все наши проблемы решены. Вы женитесь на Анне. Я дам вам деньги для уплаты налога и получения титула. Потом компании станут частью наследуемого имущества – и полный порядок. – Он взял свою рюмку и одним глотком опорожнил ее. – Нарекаю тебя маркизом де ла Бовиль, – сказал он, легонько касаясь плеча Мориса.

Морис взглянул мимо него на Анну. Ему показалось, что он заметил легкую улыбку на ее губах, но она по-прежнему смотрела вниз, и спицы мелькали в ее руках. Он запомнил ату загадочную улыбку с их первой встречи в Париже осенью 1940 года.

Он поднялся по ступенькам, ведущим к двери небольшого дома, зажатого среди огромных жилых домов, и нажал кнопку звонка.

Горничная в фартучке открыла дверь и вопросительно посмотрела на него.

– Мсье?

Вынув из кармана визитную карточку, он протянул ее девушке.

– У меня назначена встреча с генералом фон Бреннером.

Она взглянула на карточку.

– Entrez,[5] мсье.

Он прошел за ней в дом и ждал в холле, пока она ходила докладывать. Огляделся по сторонам. Стены голые, по более темным квадратам на обоях видно, где раньше висели картины. У него мелькнула мысль: интересно, какую это невезучую французскую семью выкинули в одночасье на улицу, чтобы освободить апартаменты для прусских завоевателей? И куда делись картины со стен – удалось ли хозяевам забрать их с собой, или они теперь украшают дом генерала в Германии?

Он услышал шаги у себя за спиной и обернулся. Солдат в форме сержанта вермахта поднял руку в нацистском приветствии.

– Хайль Гитлер! Морис тоже поднял руку.

– Зиг хайль!

– Генерал примет вас через несколько минут. – Швебель открыл дверь. – Не будете ли вы так любезны подождать в гостиной?

– Avec plaisir.[6] – Морис вошел в комнату, и дверь за ним закрылась. Обстановка гостиной полностью сохранилась, как, впрочем, и картины. В камине горел слабый огонь.

Он подошел к камину и протянул руки к огню. Даже сейчас, ранней осенью, когда в Париже обычно тепло, во влажном воздухе чувствовалась прохлада, принесенная с севера. Французы считали, что и в этом виноваты немцы.

Он услышал, как открылась дверь, и повернулся, ожидая увидеть генерала. В дверях стояла высокая молодая женщина. Темные волосы аккуратно зачесаны назад. Простая прическа подчеркивала высокие скулы и большие темные глаза. На ней было дорогое темное платье, красиво облегавшее ее крупное тело и одновременно скрадывавшее полноту.

– Мсье де ла Бовиль? – спросила она по-французски. Он кивнул.

Она подошла к нему.

– Я Анна Поярская. Генерал просил меня побыть с вами, чтобы вы не скучали. Возможно, он задержится дольше, чем ожидал. Хотите кофе, может быть, что-нибудь выпьете?

– Если можно, кофе.

– Хотите что-нибудь сладкое? Наш patissier[7] – лучший в Париже.

Он улыбнулся.

– Вы сразу обнаружили мое слабое место, мадам. – И это было правдой. С тех пор как немцы оккупировали Париж, достать настоящие сладости стало просто невозможно.

Через несколько минут он уже сидел на диване с чашкой ароматного кофе, отламывая хрупкие лепестки mille-feuille.[8]

– Необыкновенно вкусно, – заметил он. Легкая улыбка тронула се губы.

– Некоторые вещи во Франции остаются неизменными. Он удивленно взглянул на нее: не ожидал услышать такое замечание в доме немецкого генерала.

– Вы бывали раньше во Франции, мадам?

– Я училась в Париже, – ответила она. – В Сорбонне. – Она положила еще одно пирожное ему на тарелку. – Моя дочь родилась здесь. Сразу же после начала войны.