- Ну я не помню. Про что ребята в детстве читают? Про приключения разные, капитана Блада, трех мушкетеров. Любимое, наверно, виконт де Бражелон. Детективов особо не было, только Сименон и про милицию.

- А чего заумное читать не пробовал?

- То есть?

- Как сказать? Ну не знаю точно. Джойс какой-нибудь, Кант, Гегель... Пробовал читать очень взрослое?

- Вы же знаете, в наше время многих книг не продавали.

- Кого там не продавали? В библиотеку зашел, хоть "Заратустрой" зачитывайся. Ходил он "Заратустрой" зачитываться?

- Нет, конечно, у нас по-другому было: какой Заратустра? Какой Джойс? Маркс, Энгельс, три составляющих, три источника. Диалектика, материализм. Видите, даже я помню.

- С мужем как познакомилась?

- Случайно, у друзей. Они нас и свели: им казалось, что мы будем подходящей парой.

- Ну и как? Оправдались-то надежды? Не зря мутили друзья или лучше бы не старались?

- А почему не оправдались?! - с вызовом и плачем сказала женщина. - У нас все нормально! Не хуже, чем положено у людей. И отстаньте, не спрашивайте.

Ольга Николаевна разревелась.

Клетчатый сочувственно посмотрел и устало спросил:

- На цепь?

- Не стоит, - произнес начальник, на секунду оторвавшись от раскладывания бумаг. - Поговори с ней еще.

- Будешь со мной говорить? - рявкнул немилосердный.

- Куда же я денусь? - покорно сказала женщина, утирая лицо платком. Убегать некуда.

- Вот-вот, - заметил умиротворенный. - Так оно и есть. А скажи нам, Оля, правду. Муж тебя пловастенько трахал?

- Ну знаете, - попытался возмутиться Смурнов.

Когда-то он слышал, что за мать полагается заступаться. Но чужая рука зажала рот, а незнакомый кулак неожиданно и без жалости въехал в мягкий живот. Смурнов дернулся, подавившись несказанным.

Маленькая женщина водообильно плакала.

- Ну как с ней общаться? - недоуменно пожаловался клетчатый.

- Как хочешь, твои проблемы, - ответил старший. - Я тебя общаться учил, так что работай.

- Не плачь, - неожиданно ласково попросил он...

Клетчатый ловко вывернулся из-за стола, неспеша приблизился и осторожно, едва касаясь, приобнял женщину. Погладил волосы.

- Ну не плачь, не плачь, - прошептал искусительный. - Это ведь моя работа, Оля. Всего только работа. А так я добрый. Я хорошо к тебе отношусь. И ты очень славная, честная слово. Просто с мужем не совсем повезло. Я прав, Оленька? Ну не реви, не надо.

Клетчатый утешительно чмокнул неудачницу в щеку и заглянул ей в глаза. Ох, что там было-то! И радость, и слезы, и небо, и голубая синь, и Европа, и Австралия, и все другие континенты, включая знаменитую Антарктиду. Так-то вот, если вдумчиво приглядеться. Клетчатый изучающе смотрел и видел. В свои сорок она держала в глазах весь мир.

- Вы не обманываете? - по-детски доверчиво спросила она.

- Ну что ты, - ответил интимный, едва не касаясь губами мочек ушей.

- Я верю, - коротко сказала она.

- Мы ведь друзья? - с напускной строгостью спросил он.

- А вы как думали?

Ольга Николаевна улыбнулась. И клетчатый улыбнулся (он обладал величайшим даром). Вслед за ним растянулся в улыбке начальник, а уж вслед за ним-то начал строить рожицы остальной народ. Даже Смурнов по-доброму улыбнулся. Он не видел в случившемся ничего обидного и плохого.

- Давай поговорим? - предложил обаятельный.

- Ну конечно, - согласилась она.

- У тебя действительно были с мужем сексуальные нелады? - допытывался родной.

- У кого не было? - вздохнула она.

- Я знаю, у кого не было, - сухо ответил он. - Взять хотя бы мою жену. Ладно, не суть. Как у тебя с другими мужчинами?

- Это важно?

- Ну разумеется.

- Никак.

Постояли в смущенной тишине.

- Ну а зачем давить энергетику сына?

- Я не поняла.

- Ну Бог с тобой. Скажи, зачем травить Пуха?

- Я больше не буду, - сказала она, сдерживая слезу. - Честное пионерское.

- Врешь, поди, - не поверил правильный.

- Простите меня, пожалуйства, - говорила она, подражая хорошей девочке. - Я исправлюсь.

- Понятно, что исправишься, - хохотнул легковерный. - Скажи, зачем травить, когда можно подарить в хорошие руки?

- Я понимаю, что сволочь, - без слез всхлипывала она. - Но Леша не хотел отдавать. Если котенка подарить, он бы обвинил меня.

- Некрасиво как-то, - обронил задумчивый. - Впрочем, некрасивые поступки вытекают из некрасивой жизни. Очень скучный закон. А сын на отца похож?

- Чем? - не поняла Ольга Николаевна.

- Да всем.

- Чем-то похож, но не всем, - говорила она. - Но ходят одинаково, и говорят одинаково, и спят. Бред несу. Они по-разному, конечно же, спят и ходят, и тем более говорят - по-разному, но что-то общее есть. Трудноуловимое, но заставляющее говорить о сходстве там, где им и не пахнет. Запутано говорю?

- Да все ясно, - сказал понятливый. - Все очевидно. Так бывает. А друзья у Леши водились?

- Как у всякого обычного человека, - не поняла она. - Имелись у него друзья в детстве, в юности, потом. Он ведь нормальный человек.

- А что-нибудь яркое помнишь из его жизни?

- Не могу сразу сообразить. Было, конечно, яркое. Только сразу не вспоминается.

- А скандалы можешь описать?

- Нет. Их-то зачем помнить?

- Не знаю. Может быть, для коллекции. Ругалась с ним?

- Все ругаются.

- Брось ты. Я на близкого человека ни разу не кричал. Голос не поднимется. Убить вот могу, близкого в том числе. А ругаться не могу. А ты ругалась. Помнишь хоть, чего с Лешей не делили?

- Да хорошо мы жили. Спорили только по пустякам.

- У вас все пустяки, - обвинительно сказал сильный. - У вас ничего серьезного. Человек по жизни на херню запрограммирован, а у вас пустяки. Вы даже не осознаете, что люди на что-то запрограммированы. Вообще людей не осознаете. Да ведь?

- Я исправлюсь, - клялась Ольга Николаевна, искренне подражая маленькой девочке.

- Да поздно, мать вашу! - взвился безумный.

- Успокойся, - посоветовал мужчина в черном костюме, отрывая взгляд от бумаг. - В конце концов, не наши проблемы.

- Да там ошибка, - убежденно говорил клетчатый.

- Там не ошибка, - ответил бумаголюбец. - Там все правильно. Там ошибок в принципе не бывает. Тебе надо просто работать, а не увлекаться эмоциями. Тебе не надо показывать себя и учить людей жизни, то и другое просто смешно. Надо что-то делать и параллельно думать. Я посмотрел все бумаги, относящиеся к жизни Смурнова: школьные сочинения, институтские рефераты, два рассказика, пара писем, рисунки, черновики, медицинскую карточку. Там тоже ничего. Но на этом следствие не кончается.

- Да посмотрите на него, - доказывал свое клетчатый.

- Я смотрю, но не вижу, - признался начальник. - Значит, плохо смотрю.

- Может быть, следственный эксперимент?

- Да ну его, - отмахнулся грузный. - Перед нами лежит человеческая жизнь. Целиком, понимаешь? Все эксперименты уже содержатся в ней. Надо просто что-то достать, извлечь, уцепится.

- Но ведь это однозначная жизнь, - спорил настойчивый.

Ольга Николаевна смотрела на них в боязливом непонимании. Австралия в ее глазах постепенно потухла, и осталась только сжатое немолодое существо, пришедшие в мир женщиной, познавшее мужчин, воспитавшее сына, попавшее в холодный зал заседаний.

- Это неоднозначная жизнь, - с тенью раздражения сказал грузный. Иначе нам делать нечего. Все решилось бы на другом уровне.

- Вы о чем? - сбивчиво подал голос Смурнов.

- О тебе, - сказал грузный, открыто и не мигая изучая его глаза.

- Со мной что-то сделают? - в сотый раз спросил он.

- С тобой что-то сделают, - подтвердил главный.

- Я умоляю вас, объясните. Где я? Зачем? И самое главное, зачем со мной что-то делать?

- Сколько вопросов-то, я шизею, - удовлетворенно произнес клетчатый.

- Знаешь, Смурнов, - грузно сказал второй, - зачем тебе что-то знать? Ну вот смотри, ты жил жил в конкретное время в конкретном месте, Россия второй половины двадцатого века. Что ты знал о времени и месте, в котором жил? Толком - ничего. Ты так же не знал, где ты жил, зачем и кто тебя окружает. Между тем ты как-то жил. И как тебе представлялось, жил единственно верным способом. Потому что верный-то способ всегда один, и если ты знаешь более верный способ - им и живешь. Так вот, ничего ты не знал и знать не хотел. А сейчас вдруг прорезалось желание познавать. Вот я и спрашиваю: а на хрена тебе? Ответь, Смурнов. Я прошу.