И он оказался прав. Неслышно закрывая за собой дверь, он увидел, как к ячейке, куда он положил тело настоящей Аллы, склоняется квадратный Торлейфссон. Ячейка уже была открыта, но вытащить ее содержимое уззит не успел.

В безжалостном свете ламп на каталке виднелось обнаженное тело Ингольфа. Из груди покойника торчала рукоять стилета, и даже с другого конца комнаты видны были две кровавые буквы. Торлейфссон сделал открытие.

Уззиты обычно были вооружены мини-автоматами, разрывные пули которых, несмотря на малую дальнобойность, способны были проделать в человеке очень большую дыру. Лейф не дал Торлейфссону шанса применить оружие. Кошачьими шагами приближаясь к склоненному над Аллой противнику, он вытащил из внутреннего кармана длинный скальпель.

Лейф старательно создавал себе репутацию эксцентричного типа. Среди его странностей было и то, что он не носил обычных высоких ботинок, предпочитая им кеды. Коллеги полагали, что Лейф стремится к удобству. Они были не совсем правы. Лейф стремился к бесшумности, и теперь он неслышно приближался к уззиту. Он не выдал себя ни звуком. Но Торлейфссон все равно обернулся — наверное, из врожденной подозрительности.

Вскинув скальпель, Лейф ринулся к уззиту. Торлейфссон с рычанием потянулся к кобуре на поясе, потом, сообразив, что достать автомат вовремя он не успеет, попытался перехватить занесенную для удара руку. Ему это почти удалось: лезвие миновало его горло. Но за успех следовало платить — скальпель пробил его ладонь насквозь.

Вновь взревев, Торлейфссон попытался схватить рукоять скальпеля свободной рукой, вероятно, собираясь выдернуть его. Но Лейф не остановился. Он сбил уззита с ног и покатился по полу вместе с ним. Торлейфссон хрюкнул — удар потряс даже его могучее тело, но ни падение, ни рана не могли задержать его надолго. Здоровой рукой он потянулся к паху навалившегося на него Лейфа, намереваясь раздавить самую чувствительную часть тела противника в кашу. Лейфу пришлось откатиться на бок, и он потерял преимущество, которое давала ему прежняя позиция.

Торлейфссон дернулся в сторону, вскочил, потянувшись к автомату; Лейф кинулся на него с пола. Пинок врача вышиб пистолет из руки уззита, и тот отлетел в сторону.

На мгновение Торлейфссон застыл — правая рука не повиновалась ему после удара, в левой все еще торчал скальпель. Потом, не произнося ни слова, уззит поднес руку ко рту и зубами выдернул скальпель из ладони. Лицо его оставалось каменным.

Лейф после прыжка ухитрился все же приземлиться на ноги. Мгновения, потраченного им на раздумья — кинуться ли к валяющемуся в углу автомату или броситься на уззита, пока тот не опомнился, — хватило Торлейфссону, чтобы подчинить себе правую руку. Перехватив ею скальпель, уззит двинулся на Лейфа, загораживая от врача отлетевшее в сторону оружие.

— Ты... ты, тварь! — заговорил Торлейфссон в первый раз за все время. — Как ты можешь носить это, — он указал окровавленной рукой на золотой ламед, — и все же быть предателем?

— С чего ты взял, что предатель — я? —: бросил Лейф. — Или ты забыл, что отстранен от должности за многоложество и собратья-уззиты идут по твоему следу?

Лицо Торлейфссона посерело. Скальпель опустился.

— Что? Как может?..

Лейф начал действовать прежде, чем уззит распознал в его словах блеф. Он сорвал ламед с рубашки и швырнул его уззиту в лицо. Тяжелая золотая плашка рассекла Торлейфссону веко.

Уззит не вскрикнул — слишком он был потрясен. То ли так подействовало на него немыслимое обвинение, то ли ошеломил небрежно брошенный ламед. Многие века святой власти церкводарства стояли за этим символом. Даже такой циник, как уззит, не мог превозмочь впечатанные с детства рефлексы.

Как бы там ни было, он не успел защититься, когда Лейф вцепился в державшую скальпель руку.

Лейф сжал пальцы, хрустнула кость. Торлейфссон вскрикнул. Скальпель выпал из его пальцев, и Лейф подхватил оружие. Он вогнал лезвие прямо в брюхо противника, повернул, выдернул. И для надежности перерезал уззиту горло.

Пока плоть и кости Торлейфссона полыхали в кремационной печи, Лейф удалил с пола все следы крови и вообще все, что могло выдать присутствие уззита. Только потом он вытащил тело Аллы Даннто из ячейки и положил на стол. Откуда взялся этот лейтенант? — недоумевал он. Послал ли его Кандельман, прислушавшись к болтовне Траусти? Или санитар сболтнул, что Хельги Ингольф оказался пухловат для мужика?

Неизвестно. Возможно все. Но, как бы там ни было, Лейф намеревался работать до последней секунды.

Натянув халат, маску и перчатки, он приготовил срезы тканей и мазки крови. Пока автомат-анализатор исследовал образцы, Лейф торопливо вскрыл черепную коробку. Времени не хватало даже для халтурной работы. Но он не может уйти, не выяснив ничего об этой загадочной женщине.

Вытряхнув из головы все посторонние мысли, Лейф сосредоточился на работе. Его никогда не тянуло ни к философии, ни к некрофилии, и теперь его неизмеримо угнетали тишина, холод, яростный свет и неподвижность трупа перед ним. Даже страстный поиск знания не отвлекал его в достаточной мере. Ему слышались беззвучные голоса; умолкшие языки говорили о покое могилы; сталь, проникающая в мертвое тело, вызывала бурю неслышных протестов.

Почему-то Лейфу вспомнилась странная утренняя встреча со светлоглазой курносой четверкой и неслышное «Quo vadis?», остановившее его на полушаге. Если бы не приказ, он кинулся бы за этими невероятными людьми, гонимый неутомимой любознательностью. Он был уверен, что их приход имеет огромное значение, но проклятое беличье колесо, в котором закрутился Лейф, не останавливалось и не давало ему ни секунды, чтобы он мог понять какое.

«Усталость, наверное», — подумал Лейф. Последние две его мысленные фразы — сущие уродцы стиля. Впрочем, жизнь и без них полна уродов.

Лейф склонился над телом. Покрытый густыми огненно-рыжими волосами скальп легко сдвигался под пальцами, обнажая жировую клетчатку, похожую на апельсиновую мездру. Едва начав обнажать череп, Лейф остановился — его пальцы наткнулись на два скрытых под волосами бугорка. Жировая ткань — или нервная? Лейф вырезал бугорки и засунул в автомат-анализатор, потом под микроскопом осмотрел образовавшиеся отверстия. Череп пронизывали нервные стволы.

Позабыв о недавних переживаниях, Лейф торопливо отделил скальп и взялся за воющую циркулярную пилу. Он не особенно заботился о соблюдении процедуры — сейчас он намеревался обнажить для исследования как можно большую поверхность мозга. Узор извилин под снятой черепной крышкой ничем не отличался от обычного, но Лейф был убежден, что более глубокое исследование обнаружит немало отличий.

Как бы ему хотелось сейчас провести подробный анализ! Но Лейф сдержался. Оставалось продолжать вскрытие, надеясь обнаружить более очевидные отклонения. Уже ясно было, что бугорки на лбу соединялись нервами как с корой, так и со стволом мозга.

Зажужжал автомат. Лейф не обращал внимания, намереваясь прочесть все результаты вместе. Он собирался узнать эту женщину так глубоко, как ни одну не знал прежде.

В жизни Алла Даннто была удивительно прекрасна; и вот теперь он, грубый самец, своим жестоким и яростным ножом постыдно лишал ее даже тех остатков красоты, что позволила ей сохранить смерть.

— О Предтеча, — пробормотал Лейф. Слова канули в холодную тишину зала. — Да что со мной? Я же никогда не был слюнтяем-антропоморфистом — что на меня сегодня нашло?

Возможно, это реакция на убийство уззита? Сомнительно. Всаживая скальпель в это жирное брюхо, Лейф не испытывал никаких угрызений совести. То была схватка двух солдат; оба лишь исполняли свой долг. Кроме того, Лейф уже убил двоих уззитов в высоких чинах — на операционном столе. Это он сделал по собственной инициативе, а не по приказу из Марсея. Тех двоих следовало убрать, чтобы освободить места в иерархии для агентов КХВ. Но ламедоносца не обвинишь в многоложестве, отправив этих к Ч. Поэтому Лейф их убил. А то, что он всегда употреблял именно это слово, а не любимые военными эвфемизмы, свидетельствовало о его профессиональной этике.