Заговорщики, протрезвев при виде того, к чему привела их забава, разбежались в разные стороны, ища убежища – за исключением Джайлса Хобсона. Он был слишком пьян, а потому его не обеспокоила столь обыденная сцена. Какое-то время он любовался творением своих рук; затем, обнаружив, что клинки мелькают в опасной близости от его головы, отступил и, следуя некоему инстинкту, направился в укрытие, известное ему с давних времен. Там он с приятным удивлением обнаружил, что все это время сжимал в руке плетеную бутыль. Он опустошил ее. Вино, смешавшись с тем, что уже попало в его глотку ранее, неожиданно быстро повергло Джайлса в бесчувствие. Он свалился и спокойно захрапел под соломой, в то время как над ним и вокруг него стремительно разворачивались события.

Там, в соломе, и нашел его брат Амброз, когда этот безумный день начал уже клониться к закату. Пузатый румяный монах встряхнул нераскаявшегося грешника; и тот с трудом открыл подернутые туманом глаза.

– Святые угодники! – сказал Амброз. – Опять ты за свои старые шуточки! Я так и думал, что найду тебя здесь. Тебя весь день ищут по всему замку; здесь, в конюшне, тоже искали. Хорошо, что ты спрятался в самой большой куче сена.

– Слишком большая честь для меня, – зевнул Джайлс. – Зачем им меня искать?

Монах воздел руки к небу в благочестивом ужасе.

– Да спасет меня святой Дионисий от Сатаны и дел его! Ты что, не помнишь, какую сумасбродную затею выдумал? Ты же натравил несчастного сэра Жискара на мужа его сестры!

– Святой Данстен! – простонал Джайлс, давясь сухим кашлем. – До чего же хочется пить! Кого-нибудь убили?

– Благодарение Господу, нет. Однако у многих разбиты макушки и поцарапаны ребра. Сэр Годфри едва не погиб при первой же атаке, ибо сэр Жискар отменно владеет мечом. Однако наш хозяин, будучи в полном вооружении, вскоре нанес сэру Жискару сильный удар по голове, отчего потекла кровь и сэр Жискар начал ругаться так, что страшно было слушать. Одному Богу известно, чем бы все закончилось, но леди Элеонора, разбуженная шумом, выбежала в одном белье в зал и, увидев сражающихся насмерть мужа и брата, встала между ними и обратилась к ним со словами, которые я не стану повторять. Воистину, страшен язык нашей хозяйки во гневе.

В конце концов понимание было достигнуто; сэру Жискару и всем пострадавшим оказали необходимую помощь. Сэр Жискар указал на тебя как одного из тех, кто колотил в его дверь. Затем нашли прятавшегося Гильома, и он во всем признался, свалив главную вину на тебя. Ну и денек же был!

Несчастный Питер с утра сидит в колодках, и все слуги и крестьяне собрались вокруг, осыпая его насмешками и грязью, – они только что ушли, и он теперь представляет собой жалкое зрелище – с разбитым носом, ободранной рожей, заплывшим глазом и яичной скорлупой в волосах. Бедный Питер!

Что касается Агнессы, Мардж и Гильома, их выпороли так, что они запомнят это на всю жизнь. Трудно сказать, у кого из них больше болит задница. Но хозяева желают видеть тебя, Джайлс. Сэр Жискар клянется, что не успокоится, пока не лишит тебя жизни.

– Гм-м, – задумчиво пробормотал Джайлс. Он неуверенно поднялся, отряхнул солому с одежды, подтянул пояс и набекрень надел на голову шляпу.

Монах мрачно наблюдал за ним.

– Питер в колодках, Гильом выпорот, Мардж и Агнесса тоже – какое же наказание ожидает тебя?

– Думаю, я приму свою кару, добровольно отправившись в изгнание, – сказал Джайлс.

– Тебя не выпустят за ворота, – предупредил Амброз.

– Верно, – вздохнул Джайлс. – Монах может пройти свободно, в то время как честного человека останавливают из-за подозрений и предрассудков. Что ж, придется понести еще одно наказание. Одолжи мне твою мантию.

– Мою мантию? – воскликнул монах. – Да ты с ума сошел...

Тяжелый кулак врезался в пухлый подбородок, и монах с тихим вздохом осел на землю.

Несколько минут спустя скучающий стражник, забавлявшийся тем, что целился тухлым яйцом в неряшливую фигуру в колодках, увидел, как из конюшни появился человек в мантии и капюшоне и медленно двинулся через открытое пространство. Плечи его были устало опущены, голова склонена; лицо его было скрыто капюшоном.

Стражник поправил поношенный шлем и неуклюже шагнул к монаху.

– Да пребудет с тобой Господь, брат, – сказал он.

– Pax vobiscum, сын мой, – донесся тихий приглушенный ответ из глубины капюшона.

Стражник сочувственно покачал головой, глядя вслед монаху, направлявшемуся к боковым воротам.

– Бедный брат Амброз, – пробормотал стражник. – Он слишком близко к сердцу принимает грехи мира, сгибаясь под грузом тяжких преступлений человечества.

Он вздохнул и снова прицелился в угрюмую физиономию над колодками.

По голубой глади Средиземного моря тяжело двигалась торговая галера, неуклюжая и широкая. Квадратный парус безвольно свисал с единственной толстой мачты. Гребцы, сидевшие на скамьях по обеим сторонам средней палубы, налегали на длинные весла, словно машины, одновременно наклоняясь вперед и откидываясь назад. Из глубины корпуса доносился шум голосов, жалобные крики животных и запах конюшни и хлева. На юге подобно расплавленному сапфиру простиралась голубая вода. На севере однообразную картину нарушал возвышавшийся впереди остров, белые скалы которого были увенчаны темной зеленью. Вокруг царили достоинство, чистота и безмятежность, если не считать вонючей неуклюжей лохани. Переваливаясь с борта на борт, она тащилась по пенящейся воде, издавая звуки и запахи, кои свидетельствовали о присутствии здесь человека.

Внизу пассажиры средней палубы, усевшись среди своих узлов, готовили пищу на небольших жаровнях. Дым смешивался с запахами пота и чеснока. Слышалось ржание несчастных лошадей, зажатых в узком пространстве. Овцы, свиньи и куры добавляли к здешним запахам свой аромат.

Вскоре к бормотанию множества голосов под палубой добавились новые – членов экипажа и более состоятельных пассажиров, имевших места в каютах. Затем послышался голос самого капитана, резкий и раздраженный. Ему ответили – громко и хрипло, с акцентом.

Капитан-венецианец, пробираясь среди тюков с товаром, обнаружил на борту безбилетного, к тому же пьяного пассажира – толстого рыжеволосого человека в поношенной кожаной одежде. Он храпел меж бочек и, наверное, храпел бы еще очень долго, если б не возмущенный вопль капитана.

Последовала пылкая тирада на итальянском языке, смысл которой в конце концов свелся к требованию, чтобы чужак заплатил за свой проезд.

– Заплатить? – эхом отозвался незнакомец, проводя толстыми пальцами по нечесаным волосам. – Чем мне заплатить? Где я? Что это за корабль? Куда мы плывем?

– Это "Сан-Стефано", и он идет на Кипр из Палермо.

– Ах да, – пробормотал безбилетник. – Помню. Я поднялся на борт в Палермо... и прилег возле винной бочки между...

Капитан поспешно осмотрел бочку и с утроенной яростью завопил:

– Собака! Ты всю ее выпил!

– Как давно мы в море? – зевнув, невозмутимо спросил незнакомец.

– Достаточно долго, чтобы оказаться вдали от берега, – проворчал капитан. – Ах ты свинья, как ты мог проваляться пьяным все это время...

– Неудивительно, что в брюхе у меня пусто, – вздохнул чужак. – Я лежал среди тюков, а когда проснулся, пил, пока не заснул снова. Хм-м!

– Деньги! – потребовал итальянец. – Плати золотом за проезд!

– Золотом! – фыркнул в ответ незнакомец. – У меня и медяка нет.

– Тогда отправишься за борт, – мрачно пообещал капитан. – Для нищих на "Сан-Стефано" нет места.

Чужак воинственно засопел и схватился за меч.

– Выбросить меня за борт? Тому не бывать пока Джайлс Хобсон в состоянии держать оружие! Свободнорожденный англичанин ничем не хуже любого итальянца в бархатных штанах. Зови своих забияк и увидишь, как я пущу им кровь!

С палубы донесся громкий испуганный крик:

– Впереди по правому борту галеры! Сарацины!

Капитан взвыл, и лицо его приобрело пепельный оттенок. Тут же забыв о своем споре с безбилетником, он развернулся и кинулся на верхнюю палубу. Джайлс Хобсон последовал за ним, по пути обозревая встревоженные коричневые лица гребцов и перепуганные физиономии пассажиров – латинских священников, торговцев и паломников. Проследив за их взглядом, он увидел три длинные низкие галеры, которые стремительно мчались к ним по голубой глади. Люди на "Сан-Стефано" уже слышали звон цимбал и видели развевавшиеся на верхушках мачт флаги. Весла погружались в голубую воду и поднимались над ней, блестя серебром.