Воины посторонились, толкнули парней к обочине, сияли шапки.

— Здрав будь, воевода!

— Здорово, молодцы! Кого ведете?

— Да вот у засеки пымали. В пытошную, Тимофей Егорыч.

Болотников глянул на воеводу, и глаза его изумленно поползли на лоб.

«Бог ты мой! Да это же…»

— В пы…

Воевода поперхнулся. Спрыгнул с копя и торопливо шагнул к Болотникову.

— Иванка!.. Вот так встреча!

Обернулся к воинам.

— Отпустить! То мои люди.

Наступил черед удивляться караульным. Растерянно захлопали глазами, а воевода громко повелел:

— Ступайте! Все ступайте!

Караульные обескураженно повернули вспять, а воевода крепко обнял Болотникова.

— Вот уж не чаял с тобой свидеться. Знать, сам бог тебя послал. Ну, обрадовал!

— Здорово, Федор. А тебя и не узнать, боярином ходишь.

Федька Берсень тотчас оглянулся по сторонам и чуть слышно молвил:

— Забудь мое имя, Иванка, иначе ни тебе, ни мне головы не сносить. Здесь я для всех воевода Тимофей Егорыч Веденеев… А это кто с тобой?

— Побратим мой — Васюта Шестак. От смерти меня спас, а теперь вот вместе по Руси бредем да горе мыкаем.

Федька крепко обнял и Васюту, а затем взметнул на коня и повел рукой в сторону нарядного терема с шатрами, крыльцами и перевяслами, украшенными затейливой резьбой.

— То мои хоромы. Идите за мной.

У крыльца встретила Федьку многочисленная челядь, согнувшись в низком поклоне.

Федька кинул поводья холопу и приказал:

— Тащите в покои снедь и вино. Да попроворней!

Пригласил Болотникова и Васюту в свою горницу, скинул на лавку охабень с кафтаном и опустился на лавку, оставшись в голубой шелковой рубахе.

— Запарился, братцы. Надоела боярская одежда, да высок чин требует… Что по первости прикажете, други? Гуся жареного али пирогов с осетром?

Глаза Федьки весело искрились, и по всему было видно, что он несказанно рад нежданной встрече.

— Опосля пир. Ты бы нас в баньку, воевода. Ух, как охота! Грязи на нас по пуду. Почитай, забыли, когда и веником хлестались. Уж ты прикажи, отец родной, — с улыбкой произнес Болотников.

— Прикажу, немедля прикажу!

Поднялся с лавки, толкнул ногой низкую сводчатую дверь, крикнул:

— Эй, Викешка!.. Викешка, дьявол! Приготовь мыльню. И чтоб не мешкал!

Еще никогда не доводилось Ивану и Васюте пировать по-боярски. И чего только не было на столах! Жареные гуси, начиненные гречневой кашей, рябчики, тетерева и куропатки, приправленные молоком; пироги с дичиной, с капустой, с грибами, с ягодами и вареньем, пироги подовые из квасного теста и пряженые, жаренные в масле, с начинкой из сига, осетрины, вязиги, с творогом и яйцами; сдобные караваи, левашники, оладьи с патокой и сотовым медом; рыба свежая, вяленая, сухая, паровая, подваренная, копченая; икра паюсная, мешочная, мятая, зернистая осетровая, приправленная уксусом, перцем, мелким луком и маслом; меды вареные и ставленые, водка простая, добрая и боярская… Сверкали серебром и позолотой кружки, чаши и кубки, корцы, ковши и чарки.

— Да тут и артели не приесть! — ахнул Васюта.

— Зело богат ты, воевода, — крутнул головой Болотников. — Ужель всегда так кормишься?

— А что мне не кормиться, — подбоченился Федька. — Мало ли дичи и рыбы в моих владениях? Мало ли медов и вин в воеводских погребах? А ну садись за честной пир, други мои любые!

Иван и Васюта, чистые и румяные, в красных шелковых рубахах и голубых суконных кафтанах, шагнули к столу.

Федька зачерпнул из серебряной братины ковш вина и наполнил кубки. Поднял дорогой сосуд и тепло молвил:

— Пью за твое здоровье, Иван Болотников, и твое, Василий Шестак. Великую радость вы мне доставили. Шли вы в Дикое Поле, а явились в порубежную крепость, где волею судьбы и бога я ноне поставлен воеводой. Будем же вкупе на ратной службе. Пьем, други!

Осушили кубки и навалились на снедь. Федька с улыбкой поглядывал на парней, говорил:

— Поотощали в бегах. Кожа да кости. Ничего, у меня быстро в силу войдете. Ешьте, други, не жалейте снеди. Вино пейте! Мало будет, еще повелю поставить. Чего-чего, а снеди у воеводы вдоволь.

Болотников отпил из кубка ячменной водки, закусил рябчиком, придвинулся к Федьке.

— Не томи, воевода. Поведай нам, как в боярскую шкуру влез.

— Э-э, брат, — усмехнулся Берсень. — Стрелял в воробья, а попал в журавля. Знать, на роду так было написано.

Федька вылез из-за стола, распахнул дверь и шагнул в сени. Негромко позвал:

— Викешка!

— Тут я, воевода.

— Побудь в сенях и никого не пущай.

Берсень плотно закрыл дверь и сказал:

— То мой человек.

Глянул на застолицу, но на лавку не сел. Крепкий, плечистый, не спеша заходил по горнице, устланной заморскими коврами. В покоях было светло от дюжины восковых свечей в медных шандалах.

— Мы ведь с тобой, Иванка, с прошлого лета не виделись. Помнишь, как кабальные грамоты жгли?

— Как не помнить. Ты после того в Дикое Поле подался.

— Подался, Иван. И до Поля дошел. Успел и с погаными повоевать.

Федька обнажил плечо.

— Зришь отметину? То от сабли басурманской. Добро еще руку ордынец не отсек… Потом на Волгу с ватагой сходил, купчишек тряхнул. А когда назад в Поле возвращался, на боярский поезд напоролся. Богатый поезд, одних возов более десяти. Однако и стрельцов было немало. Но не струхнули, навалились на обоз. Стрельцов и боярина посекли, но и своих гораздо потеряли.

Федька помолчал, выпил чару вина, закусил осетровой икрой и продолжал:

— Добрую добычу взяли. Вез боярин и зипуны, и вино, и оружие. Кубки и чары, из коих пьете, тоже из тех подвод. Нашли при боярине грамоту с царскими печатями. Норовили вскрыть, да стрелец помешал. Живым мы его оставили, чтоб о поезде выведать. Служилый-то перепугался и все нам выложил. С грамотой-де Тимофей Егорыч Веденеев на воеводство послан. Сам-то он из Рязани, ехал в засечную крепость с государевой отпиской. Выслушали мы стрельца, а Викешка, есаул мой, возьми да ляпни:

«А что, Федька, не поехать ли тебе воеводой в крепостицу?»

Вроде бы бакулину пустил, но ватага поддержала:

«Идем, Федька. И мы с тобой побояримся. Надоело по степи да по лесам рыскать. Охота нам в теплых избах пожить да баб потискать. Облачайся в боярский кафтан, мы же стрелецкие на себя напялим. Веди, Федька, в крепость!»

Призадумался я. А что, ежели и в самом деле на засеку с царевой грамотой явиться? Ватага грязная, немытая, самая пора на отдых встать. Однако и опаска брала. А что как заметят в крепости подмену? Тогда головы не сносить. А ватага знай задорит:

«Не робей, атаман. В случае чего назад из крепости махнем. Нас же боле двух сотен, выберемся. Езжай на воеводство!»

Ступил я тогда вновь к стрельцу, пытаю:

«Далече ли до крепости и велико ли в ней царево войско?»

Стрелец же отвечает:

«До крепости верст тридцать, войско в ней, должно быть, не велико, понеже крепость только срублена».

Тогда облачился я в боярскую одежду, а ватаге повелел в служилых наряжаться. А тем, кому кафтанов не хватило, наказал:

«Скажитесь челядью. В городе не задирайтесь, ведите себя смирно да учтиво. И всюду помните, что вы холопы боярские».

«Будем помнить, атаман!»

«Не атаман, дурни, а отец-воевода Тимофей Егорыч Веденеев. То накрепко зарубите».

На коней сели. Стрелец до засеки дорогу указывал, а потом пришлось его пристукнуть: выдал бы нас в крепости служилый, и отпустить нельзя. В тот же час в город вступили. И вот пяту седмицу воеводствую, — заключил Федька.

— Выходит, поверили царевой грамоте? — спросил Болотников.

— А то как же. Грамота с печатями. С такой подорожной меня даже батюшка на воеводство благословил, — ухмыляясь и заполняя чарки вином, произнес Федька.

— А как дворяне? Они-то ни в чем не заподозрили?

— Поначалу хлебом и солью встретили, на пир позвали, лисой крутились, а теперь, чую, поохладели. Особливо пушкарский голова да сотник Лукьян Потылицын.