К Марии Владимировне поехали послы с богатыми дарами и предложением воротиться на родину. Стосковавшаяся по Москве Мария Старицкая согласилась. Однако по возвращении у нее тут же все отобрали, а саму отправили в монастырь. Борис Федорович не мог мириться с Рюриковичами. На Руси должна возродиться и процветать новая династия Годуновых.

На другой день после отправки посольства к свейскому принцу Густаву, царь вновь пригласил к себе верховую боярыню. Разговор был с глазу на глаз.

— Ты сказывала мне, боярыня, о грезах Ксении. Пора осуществить ее мечтания, но сделать сие надлежит тайно, дабы ни один недоброхот мой не изведал. А у меня их на Москве, как шелудивых собак.

— Но, великий государь…

— Зело разумею тебя, боярыня. Не так-то просто сие сотворить. Скажем, что Ксения отправляется на богомолье в Троицкую обитель, а сами увезем ее в укромное место недели на две, где она может и по рощам походить и к коню приобщиться. Так, как это умеют делать заморские принцессы.

— И далече ли сие укромное место, великий государь?

— Ищут мои доверенные люди. Хотелось бы, чтоб там оказалось жилище и чудная живительная природа, а за яствами дело не встанет.

Мария Федоровна слегка призадумалась, а затем решилась:

— Прости, великий государь, но есть у меня на примете такое дивное место. Серебрянкой называется.

— Серебрянкой? Доброе название… Поведай, боярыня.

— То мой дальний лесной починок. Живет в нем мужик Демша на вольном оброке.

— Как это на «вольном?»

— Два года назад он спас от лихих людей дьяка Афанасия Ивановича Власьева и получил от меня отпускную грамоту. Но небольшой оброк он до сих пор платит, как в благодарность за отпускную грамоту, а мог бы и вовсе не платить.

— Странный мужик твой, Демша… Надежен ли?

— Зело надежен, великий государь. Нравом добрый и силы непомерной. Целая ватага разбойных людей его напугалась.

— Припоминаю, боярыня. Рассказывал мне о нем дьяк Афанасий. Повелел сыскать татей… Кто укажет твою Серебрянку, боярыня?

— Если будет на то твоя царская воля, то путь укажет мой сын Василий. Бывал он в Серебрянке.

— Василий? Рында мой?.. Кажись, из славных молодцов. Сколь ему?

— Семнадцатый годок, великий государь.

— Ну что ж, пусть едет. А вкупе с ним своего дворецкого отряжу. Коль Серебрянка придется ему по нраву, там и Ксении быть.

Русский угасший дворянский род Годуновых, происходил, по сказаниям древних родословцев, от мурзы Чета, выехавшего из Орды в Москву, принявшего крещение с именем Захария и воздвигнувшего в Костроме Ипатьевский монастырь. Впервые фамилия Годуновых встречается в Разрядах в 1515 году, в лице воеводы Василия Григорьевича Годунова. После воцарения Бориса Федоровича среди Годуновых у власти пребывали один боярин и дворецкий, два конюших, четверо бояр, семь окольничих, два думных дьяка и один кравчий.

Дворецкий и боярин Григорий Васильевич Годунов, довольно образованный человек, ведал также и Дворцовым приказом, являясь ближним человеком государя. Был он, в отличие от Бориса Федоровича, малого роста и рыжеват, имел острые прищурые глаза и высокий лоб с большими залысинами.

Единственный из сородичей, дворецкий Григорий Годунов был посвящен в тайные планы царя Бориса и, как приверженец расширения связей с Западной Европой, считал их вполне оправданными. Довольно жить Руси старозаветными патриархальными устоями, довольно ей пребывать в дремотном состоянии.

Совсем недавно государь всколыхнул всю боярскую Москву, решив возвести в Белом городе «гимнасион», в коей бы наиболее способные дети бояр и дворян обучались иноземными учителями. Но сему благому намерению воспрепятствовало духовенство, полагая, что иноверцы «втемяшат» в головы учеников дурные наклонности, нарушат чистоту православия. Даже патриарх Иов, «собинный» друг государя, твердо встал на сторону московского духовенства.

Тогда Борис Федорович избрал другой путь. Он отправил учиться в Любек, Англию, Францию и Австрию два десятка юношей, «для науки разных языков и обучения грамоте», что было невиданным шагом для Руси. Опричь того, Борис Федорович позвал из Любека на царскую службу врачей, рудознатцев, суконщиков и других разных мастеров. Приезжавших в Москву немцев из Ливонии и Германии царь принимал весьма радушно, назначал им хорошее жалованье и награждал поместьями. Иностранные купцы пользовались особым покровительством Бориса. Ради поощрения торговли с Западом царь осыпал щедрыми милостями немецких купцов, некогда переселенных на Русь из завоеванных ливонских городов, разрешил им свободно передвигаться как внутри Московии, так и за ее пределами. Сии ливонцы принесли присягу на верность царю. Из тех же ливонских немцев был учрежден особый отряд царской гвардии — телохранителей.

При Дворе Годунова состояло шесть чужеземных медиков, получавших большое вознаграждение. Борис Федорович подолгу расспрашивал их о европейских порядках и обычаях. Новый царь зашел столь далеко в нарушении традиций, что учредил из наемников-немцев отряд телохранителей. Немцам дозволено было открыть в Немецкой слободе лютеранскую кирху в Кукуях. Некоторые из сановников Двора, желая подражать по внешности иностранцам, стали брить бороды. Однако пристрастие Бориса к иноземцам возбуждало неудовольствие в стольном граде. По Москве испускались недобрые слухи. И шли они из хором бояр, недовольных восшествием «худородного» Годунова на престол. Но царь, слава Богу, не склонен был отступаться от своих новин. Вот и ныне его задумка с Ксенией тесно связана с Западной Европой. У Бориса Федоровича давно созрела мысль о присоединении Ливонии, дабы, имея гавани при Балтийском море, вступить в сношения с народами Европы. Открытая вражда между Польшей и Швецией давала возможность осуществить эту мечту, приняв сторону одного из враждующих государств. И ее воплощение — свейский принц Густав, за коим отправился Афанасий Власьев.

Демша рубил устаревшие сосны. Хватит, покрасовались, отжили свой век, а ныне приспела пора отдать человеку последний долг: согреть его жилище теплом. Зима на дровишки прожорлива, да и летом печь на огонь охотлива. Правда, когда жил один, дров уходило гораздо меньше. Здоровому мужику — не дряхлому старику — кости на печи греть не надо, да и некогда отлеживаться: дел видимо-невидимо, мужичью работу никогда не переделаешь.

Демша валил сосну топором, обрубал сучья, ошкуривал потрескавшуюся, поросшую мхом кору, а само дерево пилил лучком. Затем укладывал лесины на телегу и увозил к повети избы. Там уже распиливал лесины на чурбаки, кои раскалывал на плахи и поленья. Под поветью же выкладывал и поленицу.

Колка дров — одна из любимых работ. Тут не только сила, но и сноровка потребна. Бывает, такой суковатый чурбак попадется, что не ведаешь с какого боку к нему подступиться. Но Демша приноравливался к любому матерому чурбаку, коего и увесистым колуном не возьмешь, если не вобьешь в него клин. Но до этого у Демши дело не доходило: супротив медвежьей силы ни один чурбак не выстаивал. И что другому мужику работы хватило бы на неделю, Демша в один день управлялся, и, казалось, никогда не ощущал устали.

Иногда сядет на чурбак, окинет взглядом двор, и на сердце его станет так тепло и уютно, что душа радуется. Все добротно и основательно на его крестьянской усадьбе: и крепкая изба из кондовых бревен, и баня-мыленка с журавлем, и житный амбар. И двор не пустует. В нем и добрая лошадка, и буренка, и домашняя птица. А за избой три поля, засеянные рожью, ячменем и овсом.

Сама Серебрянка глаз радует. Пригожее место: невысокое взгорье, охваченное рощами, дубравами и вечнозелеными хвойными лесами. Под взгорьем, среди пахучих цветистых лугов, весело бежит излучистая, хрустально-чистая речушка, с глубокими омутами и бочагами, щедрыми на рыбу. А неподалеку от нивы, у края задумчивой тихой рощи, бьет из земли серебряный родник, давший название лесному починку. Дня не бывало, чтобы Демша не припадал к сему живительному источнику.