— Нет, насколько я знаю. Здесь вокруг, кажется, полно мальчиков, но со сверстниками ей скучно. Это довольно типично. Я часто думала, что учителя-мужчины в ее школе должны быть очень осторожны, если не хотят остаться в дураках.

— Значит, это мог быть человек постарше! — предположил Мальтрейверс. — Но знаете, если что-то происходит в школе, Стефан, скорее всего, знает об этом.

— А как насчет Патрика Гэбриеля? — резко спросила Сэлли Бейкер. — Или вы не хотите касаться этого?

Мальтрейверс поразился тому, сколько усилий он приложил, чтобы изгнать эту мысль из собственного сознания, ибо она казалась ему отвратительной. Но было известно, что в сексуальных влечениях Гэбриеля нередко преобладала пагубная склонность к молодым телам. Его откровенность делала это еще более бесстыдным. Доступность на все согласных, цинично-страстных, язвительных девушек с лондонских улиц не извиняла его поведения, но такие многоопытные девицы шли к нему все понимая, с открытыми глазами и могли постоять за себя. Деревенская девочка-подросток оказывалась в подобной ситуации безнадежно уязвимой. Терзаемая мечтами о жизни в городе, очарованная славой Гэбриеля, наивная и вместе с тем убежденная в своей опытности, Мишель должна была с восторгом ринуться навстречу Гэбриелю. И он мог походя использовать ее, цинично отнесясь к совершенному греху, не признавая вреда, наносимого им.

— Ей, должно быть, было около четырнадцати, когда Гэбриель появился здесь, — сказал Мальтрейверс.

— Омерзительно, не правда ли? — Сэлли Бейкер наклонилась вперед в своем кресле. — Не знаю ничего конкретного, но я несколько раз встречала Гэбриеля в «Вороне», и совершенно очевидно, что он был развратник. Мишель слоняется вечерами по деревне, и я не один раз видела, как они разговаривали. Не могу допустить, что они все время говорили только о поэзии. Стефан сказал, что она расстроилась, когда он умер… и теперь, я думаю, кто-то пытается вызывать дух умершего. Мне это не нравится, но все сходится.

Фантастично, но, очевидно, так оно все и было, однако Мальтрейверсу хотелось разрушить эти доводы:

— Я не в состоянии представить, чтобы Мишель верила в Ральфа-Сказочника. В любом случае это только догадка. Да и кроме того, нет доказательств, что это она кладет веши…

У Сэлли Бейкер поднялись брови.

— О нет, есть. Вы сами дали их мне.

— Я? Каким образом? — удивился он.

Выражение лица Мальтрейверса вызвало у нее странное удовлетворение.

— Ах вы бедный невинный горожанин! Вы действительно не можете понять, что к чему, не так ли?

— Понять что?

Она вздохнула, как учитель, теряющий терпение с туго соображающим учеником.

— Повторите еще раз, что вы слышали, когда Мишель разговаривала ночью.

Все еще удивленный, Мальтрейверс вытащил свой блокнот.

— Я услышал только отдельные фразы… Вот последняя часть… — Он проверил написанное. — Вы имеете в виду «родился этот человек»?

— Именно. Один из древнейших приемов колдовства — произнесение молитвы Господу наоборот. Это самое большое кощунство! Подумайте об этом.

— Значит, это «Человек, который родился…» — Мальтрейверс поколебался мгновение, потом до него дошло: — «…от женщины, имеет жизнь короткую и полную горя». — Опять взглянув на Сэлли Бейкер, он внезапно почувствовал, что холодеет. — Так это же из заупокойной службы. Здесь нет ничего общего с тем, что пыталась сделать Мэри Твелфтриз в истории Ральфа, но Мишель могла добавить что-нибудь сама или ей подсказали.

— Когда вы слышали, что она произнесла эти слова?

— Я не уверен… ах да. Когда я выключал свет, то заметил, что была почти половина первого.

— Тело Патрика Гэбриеля было найдено в половине седьмого утра, и полиция установила, что он был мертв уже около шести часов. — На ее лице сквозило пренебрежение, она ждала дальнейших возражений. — Эти вещи под дерево положила Мишель Дин. И не пытайтесь переубедить меня.

Мальтрейверс снова взглянул в свои записи, совершенно для него непонятные, пока Сэлли Бейкер не объяснила их. Проходя утром мимо двери комнаты Мишель, он заглянул туда. Рекламные плакаты «Новых детей на площади» и Джорджа Мишеля, разбросанная на полу одежда, куча книжек и цветных карандашей на столе, даже мягкие игрушки на неубранной постели — остатки ее детства. Неужели все эти обычные для современного подростка вещи стали немыми свидетелями увлечения ее древними и мрачными суевериями?

— Спаси Господи, она же просто играет. — Он посмотрел на Сэлли Бейкер, как бы ища ее поддержки. — Разве нет?

— Конечно да, — согласилась она. — Но это опасные игры, и теперь у нас есть причина считать, что они каким-то образом связаны с убийством.

— Так что же делать?

— Вот об этом нам и следует подумать. — Сэлли Бейкер улыбнулась. — Откровенно говоря, я ужасно рада, что вы заглянули ко мне. Меня тоже смущало все это, но ведь Патрик Гэбриель почти наверняка был убит кем-то из местных, и никто не знает, кем и почему. А с кем я могла доверительно поговорить о своих подозрениях по поводу случившегося? И как я после этого могла быть уверена в собственной безопасности?

— Наверное, найдутся в деревне люди, которых можно исключить из числа подозреваемых, — уверенно возразил ей Мальтрейверс. — Некоторые из них должны иметь алиби.

— Не так уж их много, если вникнуть поглубже. Очень немногие были в отъезде, а тем, кто оставался здесь и спал в постели, с женой или мужем, легко утверждать, что поздней ночью они были дома, и трудно доказать обратное. Суть в том, что я не могла быть полностью уверена, что любой, с кем бы я ни поговорила не знает что-то о смерти Патрика Гэбриеля. Расспросы могли стать опасными.

— А как насчет Стефана и Вероники? — начал было Мальтрейверс, но тотчас заколебался: — Я чуть было не сказал, что вы обязаны были поговорить с ними, хотя, если вы действительно боялись, что любой ваш собеседник мог оказаться убийцей, тогда их тоже следует исключить.

— Боюсь, что так, — ответила она. — И это часть проблемы. Извините, ужасно говорить такое о ваших друзьях, но…

— Не извиняйтесь, — прервал ее Мальтрейверс. — Я не хочу заставлять себя поверить в такое, но благодарен вам за честность. В любом случае главное — это то, что обстоятельства вынудили вас не говорить им о ваших подозрениях по поводу Мишель.

— Помимо сверхосторожности у меня не было иной причины. — Она расстроенно махнула рукой. — Ну хорошо, я думала, что Мишель может быть замешана в этом, но только сейчас вы дали мне какие-то доказательства. Вы должны помнить, что после убийства никто в Медмелтоне не знал, как объяснить это. Мы старались убедить себя, что убийцей был кто-то из приезжих, но в действительности никто в это не верил. Мы всех подозревали и сами находились под подозрением. Мне не хотелось бы так думать о людях, которых я знаю много лет, но жизнь, связанная с дипломатической службой, научила меня быть очень осторожной. Я держу свои мысли при себе.

— Включая мысль о том, кто может быть убийцей?

— Нет, — возразила она. — Потому что я представления не имею об этом. О, я слышала массу сплетен, но почти все они основаны на сведении старых счетов. У кого-то с кем-то были недоразумения, и люди с извращенным наслаждением намекали, что полиции следует кое к чему присмотреться. Конечно, никто из них никогда не отправился бы с этим в полицию, виной всему была просто злоба. Так или иначе, гораздо спокойнее было убедить себя, что у меня чрезмерно развитое воображение. Безобидные детские игры под Древом Лазаря — куда более удобное объяснение. К сожалению, я не могу заставить себя поверить в это и сейчас.

Она допила свой кофе.

— Итак, добро пожаловать в Медмелтон, где у женщин странные глаза, где люди защищают убийц от полиции и где до сих пор занимаются колдовством. Лондон по сравнению со всем этим должен казаться вам совершенно безопасным.