— Для него это обычно, — сказал Мальтрейверс. — Он жил по своим часам и считал, что все остальные должны к этому приспосабливаться. Обнаружила ли полиция что-нибудь в его коттедже?

— Самое важное — что там не оказалось его стихов. Они нашли несколько разных отпечатков пальцев и захотели узнать, кому они принадлежат: В конце концов собрались снимать отпечатки у всего Медмелтона, это было бы несложно сделать в таком маленьком местечке, но встретили слишком большое сопротивление.

— Ты хочешь сказать — люди отказались?

— Полиция не имеет права насильно брать отпечатки пальцев, — подчеркнул Стефан. — По этому поводу здесь шли бесконечные споры, и многие не захотели иметь дело с полицией: невыносимо было быть под подозрением.

— Но их же не подозревали, — возразил Мальтрейверс. Это просто метод исключения.

— Ты это понимаешь, и я тоже. Но не они.

— И многие не захотели помочь полиции?

Стефан пожал плечами.

— Не знаю точно, но многие. И стали хвастаться, что отделались от полиции.

— Я полагаю, ты сотрудничал?

— Да, а Вероника — нет. Она сказала, что это не имеет к ней никакого отношения. Мишель она тоже запретила. Это было так, как будто… — Стефан колебался, — как будто ей было безразлично, кто убил Гэбриеля, или она считала, что посторонние не должны вмешиваться…

— Расследование убийства вряд ли можно считать вмешательством, — заметил Мальтрейверс.

— Не все думают так в Медмелтоне. — Стефан покончил со своим пивом. — Я, пожалуй, закажу еще полпорции. Повторим? У нас еще есть время.

— Спасибо.

Пивная постепенно заполнялась, и Мальтрейверс наблюдал, как Стефан приветствует вновь прибывших. Здесь между людьми, живущими в маленьком замкнутом мирке, царил дух устойчивого товарищества. Отрывистые реплики были непонятны постороннему. В этом не было ничего особенно примечательного: даже в самых густонаселенных районах Лондона в каждой пивной свой крут завсегдатаев, объединенных принадлежностью к конкретному району. Но в Медмелтоне это было связано с глубокой, ревниво охраняемой, вплоть до презрения к людям со стороны, независимостью. Отказавшись сотрудничать с полицией, потому поступили так, что знали нечто, что, как они считали, не должно выйти за пределы Медмелтона. Обида ли это на чужаков, доведенная до крайности? А потому исполнение просьбы Стефана — попытаться выяснить что-то — может встретить серьезные препятствия… Погруженный в свои мысли, Мальтрейверс не заметил, как кто-то еще вошел в пивную и задержался у их столика.

— Здравствуйте еще раз.

На какое-то мгновение имя выскочило у него из головы, но потом он вспомнил:

— Здравствуйте, Сэлли Бейкер. Ваши разъяснения были точны. Спасибо.

— Найти нетрудно… могу я угостить вас напитком «Добро пожаловать в Медмелтон»?

— Спасибо, но Стефан уже заказал. Хотите присоединиться к нам?

— Я жду кое-кого. В другой раз.

Она прошла через бар, где ее приветствовали несколько других клиентов, в том числе и Стефан, которого уже обслужили. Мальтрейверс отметил про себя, что Сэлли Бейкер снова продемонстрировала, что не относится к чужакам враждебно.

— Это та самая женщина, которая показала мне дорогу, когда я к вам ехал, — пояснил он, когда Стефан присоединился к нему. — Мы встретились около ее коттеджа. Она кажется более дружелюбной по сравнению с другими.

— Сэлли испорчена внешним миром, — ответил Стефан. — Родилась она здесь, но ее муж был какой-то большой шишкой в министерстве иностранных дел, и они стали разъезжать по свету. Она вернулась около пяти лет назад после его смерти и снова обосновалась здесь — она член приходского совета и очень активно занимается церковными делами, но знает точно, что выезд за пределы Эксетера не означает падения в пропасть.

Мальтрейверс усмехнулся:

— Какая искушенность! И все-таки вернемся к Гэбриелю. Он прожил здесь около месяца, прежде чем его убили, не так ли? За это время у него должны были установиться какие-то связи с людьми. Не произошло ли чего-то особенного, что было бы… я не знаю… подозрительным?

— Мне об этом неизвестно. Он покупал все необходимое в универмаге и приходил сюда, в бар, почти каждый вечер. Люди сначала держали некоторую дистанцию, но, обнаружив, что он любит выпить, смягчились.

— Однако с ним не очень-то просто было поладить, — заметил Мальтрейверс. — Скажу иначе. Он был отвратительным дерьмом, даже в хорошем настроении. Не могу представить, чтобы он, прижившись здесь, не затеял с кем-нибудь ссору.

— Может, такое и случалось, но я никогда не слышал об этом. Сам я поболтал с ним раза два — он был в порядке. Я читал его стихи и интересовался, над чем он работает.

— Ну, постольку поскольку ты льстил ему, то и был для него хорош. Он ведь считал себя гением и, по чести сказать, возможно, был им, поэтому всегда любил поговорить о самом себе. Он что-нибудь рассказывал о поэме, которую писал?

— Не слишком подробно, но говорил, что она о любви. Языческой, романтической, запретной, божественной — какой угодно. Поэма должна была развить тему сборника «Ярость страсти». Ты читал его?

— Конечно. В нем собраны лучшие его произведения, — Мальтрейверс нахмурился, — и я удивляюсь, откуда он взял все это?

— Если ближе к делу, почему кто-то украл поэму? Он рассказывал, что у него целая серия блокнотов. Один — для идей, другой — для первых набросков, еще один — для вторых набросков и последний блокнот для окончательной редакции. В его коттедже не обнаружили ни одного. Это странно.

— Если только кто-то не намеревается позже попробовать выдать его стихи за свои. — Мальтрейверс отбросил это предположение так же быстро, как и выдвинул его: — Но это бессмысленно. Стиль Гэбриеля так же легко отличим, как скачущая ритмика Хопкинса. Любой узнает его.

— Тогда почему же блокноты были похищены? Можно сделать вывод, что эта кража была связана с его смертью. И где они сейчас?

Вариация на песню «Только так, как ты выглядишь сегодня вечером», исполнявшаяся с лиризмом грегорианских песнопений лилась из громкоговорителя над головой Мальтрейверса.

Стефан старался не думать о некоторых непредвиденных вещах, потому что ему не очень-то нравилось, куда эти размышления могли его завести. Но он мысленно просил непонятно кого, чтобы у него достало сил смело встретить их лицом к лицу.

— Ты уже обыскал комнату Мишель? — спросил Мальтрейверс спокойно.

— Нет. — Стефан отвернулся. — Но я должен это сделать, разве нет?

— Да, и ты знаешь это. Но я не могу понять, почему ты не сделал это до сих пор. Неужели так боишься что-то найти?

— Признаюсь, эта затея страшит меня, — вздохнул Стефан. — Вероника знать ничего не желает, все остальные тоже стараются забыть о случившемся, а я не могу взвалить все на себя. Послушай, Гас, ты только скажи мне, что я должен это сделать, и, может быть, я…

— Нет, — прервал Мальтрейверс. — Если ты сам не сумел себя убедить, как я смогу? У меня есть другое предложение: я стану задавать разным людям вопросы в качестве чрезмерно любознательного туриста, и посмотрим, что мне удастся раскопать. Результатов не обещаю — здесь не принято разговаривать с приезжими, ну, в худшем случае люди прикажут мне убираться отсюда. Если, конечно, на писателей в Медмелтоне охотничий сезон не открыт постоянно.

Внезапно Мальтрейверс снова почувствовал присутствие Сэлли Бейкер. Сидя в отдалении на табурете перед стойкой и не обращая внимания на собеседника, она смотрела прямо на него. А поймав на мгновение его взгляд, отвернулась.

Закончив накрывать стол для обеда, одернув скатерть, слегка передвинув серебряный кувшин, Вероника почувствовала, что в ней опять возрастает тревога. Стефан так и не объяснил толком, почему столь страстно он возжелал, чтобы Мальтрейверс приехал к ним. Среди его друзей она больше всех любила Гаса и Тэсс за то, что они принимали ее такой, какая она есть, за их постоянное уважение к установленным ею границам близости. Но она видела, что интересна Гасу: сидевший в нем писатель выискивал в ней черты, которые могли бы объяснить, раскрыть ее личность. А когда, получив письмо, он позвонил, Стефан почти настаивал на его приезде. Сначала Гас отказывался, и его приезд был отсрочен, поскольку совпал с работой Тэсс в Бристоле: это случилось как раз тогда, когда они туда переехали. Но сейчас было не время приглашать посторонних в Медмелтон — сейчас, когда многое всплыло на поверхность из того, что так долго хранилось подспудно.