Чушь какая-то. Я – старая больная вешалка, да и Бориса видела один раз в жизни, а любви с первого взгляда не бывает, я уверена. Как там нас в школе учили, на уроках по этике и психологии семейной жизни? Нас учили, что настоящая любовь может возникнуть, только если пережил с человеком много общих трудностей, съел пуд соли или прошел огонь, воду… ну и так далее. А с первого взгляда – это если на твоих глазах он совершил подвиг, например спас тебя, и ты ему благодарна. Благодарность – это любовь? Чего-то я, видимо, не поняла на этих уроках. Я быстро нашла ответ: любовь – это жалость. Я волнуюсь за Бориса, потому что мне его жалко. Обычная жалость, ничего общего с любовью, а Катька пусть отдыхает в своей Швеции!

Телефонный звонок прервал мои философские размышления, я отшатнулась от аппарата и чуть не упала, наткнувшись на спинку кресла. Как все-таки тесно в этой квартире! Три раза глубоко вдохнув (не забыть бы выдохнуть!), я «совершенно спокойно» подняла трубку.

– Татьяна Александровна, здравствуйте еще раз! Вас беспокоит Светлана Анатольевна, – так, уже ближе к делу.

Только бы она не начала говорить про моды и рецепты – этого я совершенно точно не переживу.

– Вы, конечно, в курсе того, что в вашем классе возникли серьезные проблемы с Арсением Ровенским. Мальчик не ночевал дома, не явился в школу, несмотря на, я бы сказала, экстремальную ситуацию с английским языком. Его отец в панике, собирается обратиться в милицию…

Ни за что не поверю! Чтобы Борис – да в милицию! У него наверняка есть свои каналы. Впрочем, я же совсем его не знаю…

– Да, Светлана Анатольевна, я в курсе.

– Татьяна Александровна, дело в том, что вам совершенно необходимо, как мне кажется, заняться Арсением самостоятельно. Милиция здесь – не помощник. Надо поговорить с одноклассниками мальчика, выяснить все про его друзей. А милиция, она же только поднимет ненужный шум, а ребенка все равно не найдет, – понятно, наша администрация испугалась за репутацию школы.

– Разумеется, Светлана Анатольевна, я сделаю все, что вы говорите, только сначала поговорю с Борисом Владимировичем.

– Татьяна Александровна, я, собственно, поэтому вам и звоню. Простите, я без вашего ведома дала ваш телефон Борису Владимировичу – он очень настаивал, а ситуация, вы сами понимаете, сложилась патовая. Конечно, мы не даем телефоны учителей без их согласия…

– Ничего страшного, Светлана Анатольевна! Я понимаю все трудности сложившегося положения. Если Борис Владимирович позвонит мне, то я сделаю все возможное…

А что, если этот грубиян решит обвинить меня во всех своих семейных неурядицах, вот сейчас он позвонит и опять начнет кричать как ошалелый?

К десяти вечера я полностью отчаялась и собралась выйти – было необходимо купить сигарет, а то я пачку выкурила, расхаживая вокруг телефона.

Все еще посматривая одним глазом на телефон, я вспомнила про цветущую черемуху и, соответственно, похолодание и решила надеть плащ. Уже неделю назад стало так тепло, что плащ я запихала в стенной шкаф; поиск плаща меня избавил от мук бессонной ночи – телефон снова зазвонил. Он зазвонил, а я еще не успела выйти из дома! Мне везет как никогда!

– Татьяна Александровна, здравствуйте! Это Борис. Борис Владимирович, – поправился мой долгожданный абонент. – Отец Арсения Ровенского, если помните…

– Да, я помню, – и замолчала, как последняя идиотка.

– Татьяна Александровна, я понимаю, что в последнюю нашу встречу я вел себя несколько…

Он понимает!

– Но у нас несчастье, и ваша завуч, Светлана Анатольевна кажется, посоветовала мне обратиться к вам.

– Борис Владимирович, я немножко в курсе. Скажите, вам известно что-нибудь про Арсения?

– Арсений оставил мне записку. Татьяна Александровна, можно, я к вам приеду? Я понимаю – уже поздно, но мне очень нужно с вами поговорить.

– Конечно, Борис Владимирович. Я вас жду.

Повесив трубку, я забегала по квартире, как молодой олень. И дело даже не в том, что я могу не успеть подготовиться к встрече Ровенского. Просто я чувствовала, что если остановлюсь хотя бы на секунду, то мое сердце вырвется из груди, а голова лопнет, не выдержав эмоционального накала. Пытаясь не обращать внимания на мелкую дрожь в руках, я старательно гладила рубашку, напевая себе под нос привязавшуюся утром в маршрутке песенку про «муси-пуси». Поймав себя за этим занятием, я усмехнулась: хорош педагог – распевает всякую пошлятину. Правда, довольно точно отражающую мое состояние – я действительно горю!

Мои размышления прервал звонок в дверь.

– Здравствуйте, Борис Владимирович!

– Здравствуйте, Татьяна Александровна! Борис снял куртку, ботинки и прошел в комнату, проигнорировав домашние мягкие тапочки.

– Чаю не хотите, Борис Владимирович? Или, может быть, кофе?

– Не беспокойтесь, Татьяна Александровна! Я не голоден…

Какие мы все вежливые, просто Версаль на Гражданку переехал!

Ровенский сел в кресло и протянул мне листок бумаги. Удивительно, но мы вдруг одновременно замолчали. Я – потому что никак не могла переступить через какую-то стену в своем сознании. Стену, всегда мешающую мне выражать свои чувства и эмоции с малознакомыми людьми. Ему же, наверно, было просто неинтересно со мной разговаривать! Хотя вчера в школе Борис говорил, и говорил много.

Листок бумаги оказался короткой и наивной до слез запиской Арсения. Мальчик пришел домой, пока Борис спал, написал записку, забрал кое-какие вещи, позаимствовал денег (украл? Нет, просто взял из шкатулки, в которой у них хранятся деньги на текущие расходы. У нас, пока мама была жива, тоже так было, и шкатулка стояла на самом видном месте в коридоре. А вот Павел прятал свои деньги непонятно куда), написал записку и испарился. Хорошо хоть живой! Но возвращаться к отцу он, похоже, не собирается, ключи от квартиры Арсений оставил под ковриком.

«Ты плохой отец! Меня любила только бабушка. А с тобой я не хочу жить!!! Когда ты нужен, тебя нет. Ты любишь только деньги, а мне велосипед горный так и не купил, хоть и обещал. Деньги верну, когда заработаю. Арсений» – вот и вся записка.

Как часто детям кажется, что родители их не любят, и как нелегко бывает родителям доказать обратное…

– Я догадываюсь, где он может быть, – наблюдая, как я наливаю ему чай в большой фаянсовый бокал, прервал молчание Борис. – Есть у него один приятель, бывший наш сосед, еще с тех времен, когда мы жили в коммуналке на Петроградке. Мишка так и живет в той квартире. Ну то есть не живет, а только прописан. Так вот, Михаил старше Арсюхи на три года, он давно ушел от матери – видели бы вы эту тетку, вы бы его поняли – и подался в какую-то тусовку то ли индуистов, то ли йогов, я ничего в этом не понимаю.

– И вы думаете, что Арсений тоже прибился к этим то ли индуистам, то ли йогам?

– Да я практически уверен, – хмыкнул Борис, встал, засунул руки в карманы и снова сел. – И даже знаю, где они обитают. Они устроили себе флэт на Васильевском, там здоровая квартира одного из этой компании. Я там был один раз. Год назад у нас с Арсюхой ненадолго возникло что-то вроде дружбы, и он меня туда водил. Там все пропахло ароматическими палочками и висит портрет какой-то женщины, на которую они молятся. Я знаю, что мой парень и сейчас в восторге от всех этих йогов. Наверняка, он к ним и подался.

– Простите, Борис Владимирович, а что вы собираетесь делать? Вы же сказали завучу, что хотите заявить в милицию. Чтобы милиция притащила Арсения домой, да?

– Нет, Татьяна Александровна, я не собираюсь тащить сына домой силами милиции. Если бы я захотел, я бы его еще сегодня за шкирку приволок, и он бы сидел запертый в своей комнате и учил английский как миленький, – Борис тяжело вздохнул. – Но я не хочу насилия. И так-то сын меня ненавидит, вы же читали, – кивнул он на записку Арсения, лежавшую на столе. – Я надеюсь на вашу помощь.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Конечно, вы можете на меня рассчитывать, – торопливо заговорила я, пытаясь справиться с волнением. – Чем я могу помочь?