– А ты дома вообще не живешь? – спросила я у Лизы, поймав на себе взгляд Арсения.

– Не-а. Не хочется, здесь лучше. Я сама из Тихвина. А тут у меня появилась творческая работа, и жизнь в ашраме с сахаджи-йогами. Короче, у меня такое состояние, что я плыву просто по течению. И мне все это так нравится! Я в какой-то момент приехала сюда и осталась на неделю. А потом стала домой только на выходные ездить. Да и, честно говоря, мне домой не хочется.

Надо сказать, разговор с Лизой меня напугал – ведь так и Арсений не захочет вернуться к отцу! И еще какой-то хэмп и травка, о которой она упоминала! Но реализоваться я все-таки решилась. Для этого надо было всего лишь, держа руки ладонями кверху, простить всех, не вспоминая никого по отдельности.

Наверное, мне это не удалось, хотя я искренне старалась, но потоки энергии, о которых говорила Лизавета, почувствовать так и не смогла. Зато случилось другое: пытаясь простить всех на свете, я вдруг поняла, что мне просто необходимо простить себя. Эта мысль пришла ко мне внезапно в тот самый момент, когда я, отдавшись волнам монотонного пения, сопровождавшего обряд, погрузилась в легкую прострацию. Внезапно вся моя жизнь представилась мне кругом, причем я одновременно и находилась в центре этого круга, и как бы смотрела на себя со стороны. Смотрела с упреком и неприязнью. Я почувствовала эту неприязнь как некую силу, давящую на ту меня, что находится в центре. Я не люблю себя! Эта мысль явственно возникла в моем сознании. А потом следующая, спасительная: «Я должна простить себя и полюбить». Когда я открыла глаза, то чувствовала удивительную легкость и какую– то благость. И теперь я точно знала – у меня все будет хорошо!

Арсений проводил меня до метро. Мальчика интересовало мое мнение о его друзьях и во– обще о сахаджи-йоге. Он достал сигареты, взял одну и с хитрым видом протянул мне пачку.

– Сеня, я же тебе говорила, ты забыл? – покачала я головой. – Я бросила.

А ведь я на самом деле не курю, и уже очень давно! Я поразилась про себя, что и не вспоминаю о сигаретах. Вот что любовь с человеком делает, страшное дело!

– Тем более сейчас я себя как-то по-другому чувствую, чище, что ли, не хочется в себя пускать никакую гадость, – попыталась объяснить я ему.

Арсений подумал и вдруг вынул сигарету изо рта:

– Татьянсанна, а наверно, вы правы… А я ведь из-за отца начал курить, назло ему, а теперь вижу, что ему от этого ни горячо ни холодно, так что, может, бросить эту дурь на фиг? Я молча кивнула, в душе ликуя и радуясь. Неужели получилось? Будем считать это маленькой победой.

– Сеня, мне у вас понравилось очень. Ребята все отличные, у них же глаза горят…

– Так это потому, что они реализованные.

– Ага, а ты замечал, какие глаза у твоего отца? – подхватила я. – Они тоже горят! Не то, что у некоторых. Знаешь, ходят такие вялые, им и не надо ничего, на них смотреть скучно. Бывает, молодые совсем, а сами – как будто двести лет прожили.

– Ну, у отца, правда, глаза… Но ведь он не реализованный.

– А вот тут ты не прав, Сенечка. Отец тоже реализованный, у него есть эта энергия. Просто он обошелся без йоги, потому что он – сильный человек, таким высшие силы помогают без всяких просьб.

– Прикольно вы говорите, Татьянсанна. Я подумаю.

Подумай, мальчик, подумай… Я ехала к Борису и тоже думала. О его глазах.

В конце июня, в один из пасмурных дней, на которые бывает щедрым питерское лето, я увязалась за Борисом по его служебно-бизнесменским делам. Он был совсем не против, Борису это даже нравилось. Он брал меня с собой уже несколько раз. Пока он вел переговоры или еще чем-то там занимался, я его ждала в машине, ела мороженое или читала по-английски, например Фаулза. У Фаулза я больше всего люблю роман «Любовница французского лейтенанта», и для меня оказалось приятной неожиданностью, что Борис его тоже читал, в переводе, разумеется. Обсуждать этот роман нам обоим доставляло удовольствие – лишний повод поговорить о любви. Правда, наши точки зрения сходились не полностью – Борис был убежден, что герой не должен был поддаваться страсти, если уж был помолвлен (все-таки не зря говорят, что для Козерогов верность долгу – превыше всего). А я чисто по-женски сочувствовала этой самой любовнице французского лейтенанта. Борис смотрел на меня с упреком и угрожающим тоном, копируя Отелло, вопрошал:

«Ты тоже так могла бы?» В ответ я краснела и начинала неумело оправдываться, чем вызывала в Борисе приступ нежности, как правило, заканчивающийся поцелуями. Оказывается, и ревность бывает приятной!

На этот раз Борису надо было встретиться с тем самым Виталиком, который предлагал ему взять ссуду в банке. Виталик мне заранее не нравился, потому что за эти дурацкие деньги требовал от Бориса чего-то противозаконного, но посмотреть на этого доморощенного мафиози мне хотелось.

Виталик был как Виталик, ничего особенного. Именно таким я его себе и представляла – здоровенный, жирный мужик со свиными бесцветными глазками и редкими волосиками, стоящими торчком вокруг блестящей лысины. Поразительно – ведь Борис и Виталик одногодки, они вместе учились в университете, а насколько этот Виталик выглядит старше!

Но гораздо больше меня поразила другая встреча. Секретаршей у Виталика оказалась Тамара, моя драгоценная кузина. Вот уж воистину тесен мир! Честно говоря, Томка мне не очень симпатична, но изредка общаться с ней приходится – как-никак родственница, пусть и дальняя. Несмотря на свой рост (примерно метр восемьдесят), Тамарка обожает еще и высоченные каблуки. Выглядит она, как и подобает секретарше – мини-юбка, полупрозрачная блузка, толстый слой косметики и куча побрякушек… А если добавить сюда отвратительный склочный характер моей сестрицы и ни на минуту не закрывающийся рот, то не надо объяснять, по– чему я всегда старательно избегаю встреч с ней.

– О, блин, Танька! А тебя-то чего сюда принесло?

– Да так, заехала…

Офис Виталика был более чем скромным. Маленькие тесные комнатки в подвальном помещении у метро «Горьковская».

– С Ровенским, что ли? Он теперь твой хахаль? Ну да, мне же Алка говорила. Во класс, приколись! Все девки сдохнут, когда я им расскажу.

– Слушай, Том, кончай, а? – все это начало меня раздражать.

– Да что кончай, что кончай! Тихоня-то наша какого мужика урвала! В тихом омуте… Я, сеструха, по секрету тебе скажу, что сама хотела Ровенского в койку затащить – понтовый он мужик. Да хрена лысого, не вышло. А у тебя, видишь, как быстро получилось. Никогда бы не подумала, что такая серая мышь, как ты, сможет склеить такого мужика! Может, научишь? По-родственному, а, Танька?

– Обойдешься! – Я разозлилась и решила не церемониться.

– А прикинь, как бы мы круто могли втроем позабавиться? Ну, чего морщишься?

– Пошла бы ты, Томка, куда подальше!

– Да ну тебя, Танька! Не для тебя, дорогуша, Ровенский. Кинет он тебя, помяни мое слово. А вот послушала бы умудренную опытом женщину, развлеклись бы вместе. Не бойся, не уведу, мне от него только койка нужна – интересно, как он трахается. Слушай, Тань, а что он в постели выделывает? Расскажи, а?

– Знаешь, Том, я пойду, пожалуй. Пока.

– Куда же ты спешишь? А твой-то бывший, он теперь, прикинь, с Алкой! – неслось мне уже вслед.

Нет, лучше уж читать Фаулза в серебристо– зеленом джипе. Хорошо, Борис оставил мне ключи, я забралась в салон, закрыла дверь и уткнулась в книжку. Но читать не смогла. Почему люди бывают такими злыми и жестокими? Почему не радуются чужому счастью?

Когда Борис вернулся, я сидела в машине с закрытыми глазами. Но и Борис был не в лучшем состоянии – с Виталиком они явно не пришли к консенсусу.

– Борис, слушай, пошли этого Виталика куда подальше.

Еще немного, и я начну общаться с людьми так же, как Аллочка с Томой. Он удивленно на меня взглянул.

– Тань, я еще ничего не решил. А ты что такая мрачная? Из-за Виталика? Не бери в голову, Танюш, все образуется.