Вот я и в Питере. То ли за несколько дней я отвыкла, то ли и впрямь тротуары стали грязнее, горы мусора, вываливающегося из урн у метро, внушительнее, а лица сограждан – угрюмее?

Еду на метро, подхожу к дому, захожу к соседке, поливавшей мои цветы, за ключами… Вот она, моя повседневная жизнь. Море, Стокгольм – где все это? Соседка жаждет рассказов о волшебной загранице, расспрашивает о поездке и рассказывает подробно, как у нее болит желудок, какие именно симптомы характерны для язвы, а какие – для обычного гастрита. У меня совсем нет желания с ней беседовать, но мне жаль пожилого одинокого человека, и я стою в дверях, с сумкой в одной руке и с ключами в другой… Желая завладеть моим вниманием, старушка пускается на хитрость – она подробно рассказывает о цветах, зная, что эта тема привлечет меня, а в благодарность за подробный отчет и подкормку драцены я терпеливо выслушиваю подробный отчет о ее хворях. И вот я в своей квартире! Хотя она так и не стала моей. Дом на Типанова был моим домом, я знала каждую царапинку на паркете, а это жилище просто подходит для сна, работы, приготовления пищи…

Хотя после ремонта тут стало почти уютно. Светлые обои зрительно увеличивают комнату и придают ощущение свежести и чистоты. А вот старая дедушкина мебель не очень вписывается в малогабаритную хрущевку. Наверно, довоенный (а может быть, и дореволюционный) комод с тяжелыми ящиками, которые обычно упрямятся и не хотят выдвигаться, чувствует себя здесь, как великан в стране лилипутов. Да и старенький диван смотрится рядом с компьютерным столиком так же, как доисторическое животное смотрелось бы в зоопарке. Но я пока не готова поменять его на современный, быстро раскладывающийся, красующийся новенькой обивкой. Слишком много воспоминаний навевает мне этот диван…

Я читаю письма, пришедшие по электронной почте. За время моего отсутствия скопилось довольно много корреспонденции, но по большей части деловой. Фирма, для которой я весной переводила руководства по эксплуатации и техническое описание каких-то чудовищных приборов, предлагает дальнейшее сотрудничество. Нет, работа с ними не входит в мои планы. Я вспоминаю этот перевод: самая сложная задача состояла в том, чтобы понять, что означала уже переведенная русская фраза и есть ли в ней хоть какой-нибудь смысл. Порой я впадала в отчаяние, когда словарь радостно сообщал мне, что английское слово «сепулькарий» по-русски так и будет – «сепулькарий»… Ага, а вот за эту работу можно и взяться, они хорошо платят, а тексты у них сложные, но умопостижимые. Я прекратила с ними сотрудничать после того, как устроилась в новую школу, но сейчас еще каникулы, а занять себя чем-то нужно. Да и денег почти не осталось. А в свете последних событий и странного телефонного разговора я хотела бы вернуть Борису те четыреста евро как можно быстрее…

Остальные письма – спам. От Бориса нет ничего.

Я знаю, что он сейчас на работе, а там трудно вести личный разговор. Это только кажется, что глава фирмы – полный хозяин и в своем кабинете может делать что угодно. То есть, может, где-то это и так, но у Бориса – вечный сумасшедший дом, сотрудники каждую минуту врываются к шефу, телефон звонит, не переставая… И хотя Борис чувствует себя в этой какофонии звуков (три городских номера, почти постоянно работающий принтер, вопли «поставьте чайник» и пр.) абсолютно естественно, но выяснять отношения со мной, когда все работники фирмы, включая курьера и приходящую уборщицу, живейшим образом интересуются каждым женским голосом в трубке, а представители прекрасной половины дружного коллектива сами были бы не прочь завести роман с начальником, вряд ли возможно. И с Аллочкой мне совсем не хочется говорить.

Поэтому я звоню Борису домой. Ну вдруг он дома? Или Арсений вернулся. Трубку ник– то не поднимает, и я оставляю сообщение на автоответчике:

– Борис, это Татьяна. Я в Петербурге, приехала сегодня днем. Нужно поговорить. Есть интересное деловое предложение.

Сдержанно, потому что я страшно волнуюсь и эту фразу репетировала часа два. Лаконично, потому что боюсь не уложиться во время, отведенное мне автоответчиком.

Про деловое предложение наверняка прозвучало так, словно я, как соседка – сухими листьями драцены, заманиваю его бизнес-планом. Но у меня действительно есть предложение Йоргена!

Разобрав кое-как сумку (если не сделать этого сразу, она простоит еще несколько месяцев, знаю по опыту), я решаю пойти прогуляться. Мне непривычно находиться одной, немного неуютно в этой квартире после Катькиных хором, а с улицы через открытое окно доносятся крики мальчишек, играющих в баскетбол, смех, шаркающие по асфальту шаги пенсионеров-соседей…

День медленно переходит в длинный летний вечер, который будет тянуться бесконечно – спешить некуда, тебя никто не ждет, ничего не меняется, даже не колышется пыльная, темная в конце лета зелень. Город опустел: кто на даче, кто на курорте… Я долго брожу среди зеленых двориков, которых так много на Гражданке, возвращаюсь домой уже в десятом часу.

Борис не перезвонил.

Так прошла неделя. За это время я разговаривала с Борисом только один раз. После того послания на автоответчик я два дня ждала его звонка, а потом позвонила сама. Не выдержала. Лучше бы я этого не делала… Но мне стали мерещиться всякие ужасы: а вдруг он болен, лежит один и даже к телефону подойти нет сил, или автомобильная авария, или он связался все-таки с бандитами и… О господи, даже думать страшно!

Но Борис оказался жив-здоров. После моего немного сумбурного приветствия в трубке прозвучал его спокойный голос:

– А, Татьяна, это вы. Извините, я занят. Почему «вы»? Так, надо сразу объяснить, зачем я звоню.

– Борис, в Стокгольме я встретилась с людьми, которые заинтересованы в совместном бизнесе. Они готовы вкладывать деньги, это может решить все финансовые проблемы! – выпалила я, теряясь все больше.

– Я очень признателен, что вас волнует мой бизнес и мое материальное положение, но сейчас у меня нет времени и желания рассматривать поступающие от вас предложения. Если что-то изменится, я сам с вами свяжусь. Всего доброго.

Гудки.

Вот и поговорили.

Что ж, я знаю теперь, что с ним все в порядке и что я не должна звонить ему первой – он недвусмысленно дал это понять. И мои звонки ему явно неприятны…

Холодный тон Бориса выглядел почти хамским. Я представила себе, как он стоит один в своей огромной передней, прижав к щеке телефонную трубку, и говорит, что у него нет времени на мои предложения. От этой картины я чуть не расплакалась. Больше всего меня удивила язвительность, с которой Борис сказал об «интересе к материальному положению». Что это значит? Почему? Он прекрасно знает, что я никогда не стремилась завладеть его деньгами и его бизнес интересовал меня только потому, что его работа – это его жизнь… или, по крайней мере, огромная ее часть.

Или это из-за того, что я не вернула ему четыреста евро, которые он мне дал на поездку? Но ведь он сам предложил их мне, более того, предложил гораздо большую сумму и настаивал, уговаривал принять их. Я взяла с условием, что беру в долг, и чуть ли не силой вырвала у Бориса подтверждение этого… И собираюсь вернуть, как только получу гонорар за перевод! Да и сумма, откровенно говоря, не такая большая. Не маленькая, конечно, но…

Нет, не может быть, чтобы дело было в деньгах.

Меня не оставляло чувство недоумения, ощущение, что произошло какое-то недопонимание, ошибка. Если бы еще он сказал, что я – уродина и он не любит меня, а познакомился с женщиной своей мечты, я поверила бы в это. Но вот так, без всяких объяснений… Намеки на финансовую сторону… Что должно было произойти, чтобы Борис стал так холоден со мной, что он должен был услышать обо мне, чтобы забыть наши встречи?

От этих размышлений мне стало казаться, что я схожу с ума. Какой-то театр абсурда! И действие происходит на сцене, а я нахожусь далеко за кулисами и даже толком не знаю, в чем там дело. До меня доносятся только какие-то отголоски. Там, на сцене, с Борисом происходит что-то ужасное, нечто, что заставляет его так сильно измениться, и наш разговор – это всего лишь следствие происходящего. Но что я могу сделать в такой ситуации?! Только ждать, ждать…