– Да, конечно, – мне уже было все равно. Боль была такая сильная, что ничто уже не могло напугать меня больше. Что же это такое? Ведь это может повредить ребенку! Нужно немедленно добраться до дома и вызвать врача.

Я, чуть пошатываясь, выхожу на улицу. Сил идти к метро нет, и я ловлю машину. В десять часов утра это оказывается довольно просто, и уже через полчаса дряхлая «пятерка» с каким-то скрежетом притормаживает у моей парадной. Боль снова немного утихает. Я утешаю себя, обзываю паникершей и пытаюсь не думать о возможных последствиях.

Звоню в дверь, никто не открывает. Ну конечно, Павел не может быть дома – он в отъезде. Открываю замок сама. Ставлю сумочку, бросаю ключи. Коридор прихожей плывет и дробится. Только бы дойти до кровати… Каждый шаг отдается тупой ноющей болью в области поясницы и живота. Нет, надо вызывать «Скорую», но-шпой здесь не обойтись, да и можно навредить ребенку. Новый приступ боли заставляет меня опуститься на пол. Кажется, мое тело распиливает огромная пила. С трудом дотягиваюсь до телефонной трубки.

«Скорая» приезжает довольно быстро. Белые халаты наполняют квартиру специфическим запахом и какой-то неизбежностью, они суетятся, что-то спрашивают… Голоса сливаются в один сплошной гул, они, словно пчелы, кружат, гудят сверху. Моя рука оказывается в чьей– то руке. После укола внезапно наступает покой, боль не исчезает, а отходит куда-то в сторону, и так хочется спать.

Ужас. Мне кажется, что я качусь по бесконечному конвейеру в пасть громадному огнедышащему чудовищу. Я не могу сделать ни одного движения, меня словно что-то тащит, влечет к себе зловонная зубастая морда. Нечеткий, страшный образ темной пасти с огнем в глубине, и я лечу в эту пропасть, и конца полету не видно.

Очнулась я вечером этого же дня и по типичному запаху хлорки и лекарств сразу поняла, что нахожусь в больнице. За окном хлестал дождь, я была одна в палате. Мне тут же вспомнились и утренняя боль, и кровь на ногах, и шприц в руках врача. Кое-как я поднялась с постели и с трудом вышла в коридор.

– Очнулась? Давно пора, – я увидела пожилую женщину в голубом медицинском халате.

– Я хотела спросить…

– Все вопросы – к врачу, он будет завтра. А теперь – спать. Пойдем, провожу.

Вслед за дежурной медсестрой на подкашивающихся ногах я покорно вернулась в палату.

– Набирайся сил, девочка, – женщина смотрела на меня с сочувствием, – тебе нужен покой.

Слишком уж ласковый тон медсестры насторожил меня. «Неужели?… – пронеслось в голове. – Нет, не может быть! Бог не допустит! Ведь я так…»

Сестра энергично встряхивает пузырек, наполняет шприц какой-то мутной жидкостью. Я делаю неимоверное усилие над собой.

– Мой… мой ребенок?…

– Врач все утром скажет, ложись, – медсестра заботливо уложила меня в постель, по-матерински подоткнула одеяло. – Давай руку, вот так.

Успокоение снова течет мне в кровь, волны качают.

– Спи.

Она ушла. Неведение и страх отступили, укол делал свое дело, глаза мои слипались, но сквозь наступающую пелену сна я чувствовала, как к горлу подступает ком и в душе оживает кошмарное, невыносимое ожидание невосполнимой утраты. Нет, нет, я не хочу об этом думать. Все будет хорошо, все будет…

Утром во время осмотра врач мне объяснил, что ребенка я потеряла, вероятно, из-за ушиба, что такое случается, что ничего страшного, я молодая и еще успею родить. Он говорил очень спокойно и доброжелательно, слегка похлопывая меня по руке.

Внутри меня как будто что-то оборвалось, выключилось. Сейчас я хотела только одно– го – домой. В свою родную квартиру, где даже стены, кажется, способны сочувствовать. Туда, где прошло мое безоблачное детство и где каждая вещь может успокоить, ободрить, придать сил. Я подняла на врача полные слез, умоляющие глаза и смогла только выдавить из себя:

– Пожалуйста, отпустите меня домой. Доктор немного опешил, но потом не выдержал и выписал меня под расписку. «Но главное – если будет хуже, то сразу звоните в „неотложку“! Вроде – тьфу-тьфу-тьфу! – все хорошо обработали, но всякое бывает…»

Следующие несколько дней прошли в каком-то кошмарном бреду. Я не выходила на улицу и почти не вставала с постели. Павел звонил один раз. Сказал, что вернется скоро.

Особенно тяжело было ночью. Стоило мне закрыть глаза, как перед моим мысленным взором всплывали кровавые ошметки, и огненное чудовище возвращалось, раззевая клыкастую пасть.

Боясь сойти с ума, я решила не спать по ночам. Не хватало еще, чтобы у меня начались видения! Но такое вынужденное бодрствование не очень-то помогло. Как бы я ни пыталась отвлечься – взять книжку, включить телевизор, – тут же находилось нечто, что болезненным уколом напоминало мне о том, что случилось. Я обнаружила, что не только фильмы, в которых есть дети, но и любые семейно-любовные картины с хэппи-эндом в конце повергают меня в глубочайшую тоску.

На третий день поднялась температура. К вечеру градусник уже показывал тридцать девять и пять. Голова кружилась, тело обмякло, руки и ноги стали ватными, а в мозгу не осталось ни одной мысли. Я вызвала «неотложку». Хмурый врач быстренько осмотрел меня, вколол какой-то укол и предложил лечь в больницу. Я отказалась. «Если умру, так хоть дома», – мелькнуло в голове. Настаивать врач не стал. После его ухода я легла в постель и очнулась только на следующий день. От звонка. Я вынырнула из забытья, как из темного озера невероятной глубины. Так, наверно, чувствует себя Лохнесское чудовище, поднимаясь на поверхность. Но тут телефон перестал звонить, трубку кто-то поднял, я прислушалась. Мужской голос. В ушах еще звенело. Паша!…

Держась за стены, я выползла на кухню. Муж уже закончил разговор и сидел за столом, с аппетитом поедая кусок готовой пиццы. На столе – бутылка вина. От запаха еды меня затошнило.

– О, привет! А вот и я! Не стал тебя будить… Будешь? – он вопросительно уставился на меня.

– Паш… ты… – я не выдержала и зарыдала.

– Ну-ну, Тань, ну не надо, – он отставил бокал, вытер рот салфеткой, осторожно взял меня за талию и повел обратно в комнату, уложил в постель.

– Тань, пойми меня правильно, – начал он, – ребенок сейчас – это такие хлопоты… Я сейчас как раз занимаюсь продажей этой квартиры…

Меня вновь пробило на рыдания.

– Ничего, Тань, забудешь ты эту квартиру…

– Паша, я только недавно вернулась из больницы, у меня… был выкидыш… – я едва выдавила из себя эти слова.

Мир должен был обрушиться на нас в эту же секунду.

– Таня, повтори, что ты сказала, это – правда? – никакого разочарования, только искренний интерес.

Видимо, на моем лице он прочитал выражение ужаса, потому что смутился.

– Прости, – спохватился он, – я хотел спросить: с тобой все в порядке? Угрозы здоровью нет?

Я отвернулась к стенке и закрыла глаза: никого не хочу видеть. Павел поднялся с кровати и ушел на кухню.

Несколько дней я пролежала в постели, Паша иногда заглядывал ко мне, спрашивал, буду ли я есть. Постепенно я стала свободно передвигаться по квартире, потом время от времени гулять во дворе дома. На работу решила не выходить – из больницы у меня была справка, согласно которой я без зазрения совести могла пропустить еще неделю.

Сегодня я иду на осмотр. Утро как утро, ничего особенного. Мы в молчании съедаем завтрак, я кое-как убираю со стола. Недовольный взгляд мужа перемещается за мной по кухне, сверлит раздражением.

– Тань, старушка, легла бы ты снова в больницу, обследовали бы тебя, что ли… – хмуро кидает он. – А то как бледная немощь.

Я испуганно вскидываюсь на него.

– Паш, меня уже вылечили, я здоро… я уже почти совсем здорова, Пашенька…

– Давай-давай-давай, нечего! Ты должна настоять на том, чтобы тебя госпитализировали! – убеждает Паша. – На сколько тебе назначено?

– На десять тридцать, – упавшим голосом говорю я.