Руставелиевское: «Зло повержено вовеки торжествующим добром» и пушкинское: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» — не в этом ли был, собственно, смысл движения, поднявшегося в защиту культуры от фашистского варварства? Недаром во главе этого движения стояли Ромен Роллан и Максим Горький, Анри Барбюс и лучшие сыны ввергнутой в коричневый кошмар Германии.

…Но между временем создания «Поэмы тигра» и Парижским конгрессом пролегла целая историческая полоса. На это же время приходятся важные события в жизни самого Галактиона Табидзе. В автобиографическом наброске поэта мы читаем: «В 1928–1930 годы в журнале „Мнатоби“ напечатаны мои циклы „Эпоха“, „Революционная Грузия“ и „Пацифизм“… В 1928 году с делегатами Шестого конгресса Коминтерна совершил поездку по промышленным районам Советского Союза. В 1932 году был избран членом ЦИКа Грузии. Поездка по Армении и Азербайджану. В 1933 году опубликовано постановление о „присвоении звания поэта Грузии Г. В. Табидзе“… В 1935 году в составе советской делегации ездил в Париж как делегат на Первый Всемирный антифашистский конгресс в защиту культуры. Был избран членом президиума конгресса и выступил с речью… В 1936 году награжден высшей наградой — орденом Ленина»… И далее, уже после конгресса: «В 1944 году был избран действительным членом Академии наук Грузинской ССР… В период Великой Отечественной войны работал в редакции газеты „Комунисти“, часто выступал перед бойцами армии и флота, тружениками тыла…»[19]

За этим сухим перечнем стоит поистине титанический труд поэта. Книга за книгой. «Эпоха», «Революционная Грузия», «Пресса», «Пацифизм», «По дорогам Европы», «Родина, жизнь моя» — это поэтическая летопись жизни и труда человека и гражданина Страны Советов за 1928 1945 годы. И это картина мира. А какие это были годы — об этом красноречиво говорят сами даты: 1929-й, справедливо именуемый «годом Великого перелома», первая половина тридцатых годов, отмеченная неслыханным созидательным подвигом советского народа и его противостоянием коричневой чуме, вспыхнувшей в сердце Европы и грозящей поразить весь мир; собственные, внутренние трудности и беды второй половины тридцатых годов (великим горем на всю жизнь стала для Галактиона Табидзе судьба его жены и вернейшего друга — Ольги Окуджава); 1941 год и последующие четыре года войны — не только явившиеся историческим экзаменом для страны, государства, общества и каждого его члена, но и спасшие мир от смертельной опасности, невиданной по масштабам во всей новой истории человечества.

В середине двадцатых годов у Галактиона Табидзе слышится своеобразная перекличка с Маяковским; в революционно-романтических стихах с их космическими образами, гимнами разрушительной силе гражданских бурь, потоков, шквалов, с патетической мечтой о мировой революции, «о мировом оркестре» бунтов и восстаний. Но уже к концу двадцатых и в начале тридцатых годов поэт начинает ставить перед собой несколько иные задачи. Ода, гимн, оратория, возгласы радости и восторга, патетические или драматические монологи постепенно уступают место лирическим раздумьям, лирико-философскому осмыслению новой действительности, нового человека, новых задач поэзии.

Галактион Табидзе пристально и углубленно исследует и собственную душу, и душу своего современника, друга. Воспоминания и раздумья сменяют непосредственную бурную реакцию на революционные события, восклицательные знаки сменяются многоточиями и знаками вопроса. Рождается одна из самых удивительных книг Галактиона Табидзе — «Эпоха», названная поэтом сначала поэмой, а затем рассыпанная им же на множество коротких лирических стихотворений, составляющих тем не менее единое целое. Это великолепный, умный, взволнованный, трепетный лирический монолог, целый поток искреннейшего поэтического душеизлияния, волны которого выливаются в отдельные восьмистишия, а порою образуют целые гребни и цепи нагоняющих друг друга строф… Ощущение небывалой новизны наступившей эпохи пронизывает все эти стихи. Поэт продолжает слушать музыку революции. Но он слышит уже не только самые громкие ее звучания, не только хоры и оркестры, но и тонкие, глубинные, «солирующие» голоса.

Целый ряд образов заглавного стихотворения названной книги — «Эпоха родилась и крепла» — уже содержал в себе возможность будущего вполне конкретного реалистического описания. Символическому зданию, которое здесь созидалось и было наделено множеством вполне конкретных изобразительных признаков, уже не так трудно оказалось стать настоящей постройкой из бетона и стали, подлинной новостройкой в лесах.

Этот шаг дальнейшей поэтической эволюции был сделан в следующей книге стихов Галактиона Табидзе — «Революционная Грузия». Ни одна его книга не насыщена таким множеством конкретных деталей в изображении города и деревни — индустриального города и колхозной деревни, — как эта. В данном отношении «Революционная Грузия» сильно отличается и от «Эпохи». Социально-философская лирика и внутренний монолог поэта уступают здесь место широкой панораме объективной действительности, почти кинематографической фиксации общих, средних и крупных планов социалистического строительства. Правда, здесь поэт вступает иногда в область, не до конца ему близкую, а порою даже противопоказанную его творческой натуре, и тогда в стихах ослабевает их магнетическая притягательная сила…

Но собственно реалистическая пластика — ощутимая, зримая, весомая конкретность стиха, проявляющаяся и в лирических сюжетах, и в более детальной нюансировке изображения, с заменой «панорамы» «крупным планом» — оказалась в основе центральной и главной поэтической книги Галактиона Табидзе середины тридцатых годов — «По дорогам Европы». Сама реальность, которая вторглась в эту книгу, была, увы, вполне устоявшейся, даже застоявшейся, и она была необратимо устремлена к своему мрачному закату. В одном из лирических посланий 1928 года поэт уже предупреждал адресата: «Не всё же в мире так, Как хочется, чтоб было! Каких еще утрат Открыты будут силы?» («Когда по вечерам…»).

Галактион Табидзе пристально следит за грозными симптомами обострения международной обстановки. Мастера культуры начинают сплачиваться в ряды антифашистского движения. В 1935 году в Париже созывается всемирный конгресс в защиту культуры от фашистского варварства. Среди советских делегатов конгресса — рядом с Фадеевым, Тихоновым, Эренбургом, Бабелем, Пастернаком и другими — был и Галактион Табидзе. Он выступил на конгрессе с яркой речью, с жадным интересом знакомился с делегатами. Но не менее пристально всматривался он в жизнь вокруг конгресса. Париж, Франция, а по дороге во Францию и на обратном пути — Польша, Германия, Берлин. Рядом — Испания, Италия. И всюду подземные толчки, всюду свидетельства грядущих потрясений.

Парижские впечатления еще долго будут сказываться и отражаться в поэзии Галактиона Табидзе — вплоть до того дня, когда сбудутся «предчувствия кровавой борьбы». Но, как всегда, и в это предвоенное пятилетие поэзия Галактиона Табидзе не была однозначна и однопланова, как, впрочем, и сама жизнь. Можно лишь удивляться чуткости и мудрости поэта, его абсолютному музыкальному слуху в восприятии и выражении больших и малых, радостных и трагических событий и фактов этого времени — как в мире, так и дома, его умению, его таланту охватить и постичь противоречия времени. Лира Галактиона всегда и всюду оказывалась в центре событий, она раскалывалась, когда мир был расколот, и становилась воплощением гармонии, когда гармония торжествовала. Но всегда и всюду, по глубочайшему убеждению поэта,

Но и у лирики были враги. Это все те же, которых Маяковский описал в поэме «Про это», когда он, вслед за Лермонтовым, пытался где-то на «льдистом Машуке» скрыться от всех, кто с ним спешил «рассчитаться»: