— Пожалуй. Основания для такого предположения действительно имеются.

— А подвергалось ли это письмо обычной канцелярской обработке? Я спрашиваю об этом потому, что для нас валено установить — сколько времени прошло между отправкой письма и вручением его Амстеду.

— Судя по тому, что мне удалось выяснить, письмо было доставлено господину Амстеду, повидимому, посыльным из киоска. Значит, письмо это не входило в общую почту, прибывшую в этот день в министерство, и, следовательно, не подверглось обычной канцелярской обработке, а было непосредственно передано посыльным в руки господина Амстеда. Значит, между отправкой и доставкой письма никак не могло пройти много времени.

— Очень вам благодарен. Это очень важные сведения. А теперь, господин начальник, позвольте спросить, нет ли у кого–либо в министерстве каких–нибудь предположений относительно причин, толкнувших господина Амстеда на этот отчаянный шаг?

— Нет. Мы ничего не знаем о побуждениях господина Амстеда.

— Что думаете вы лично о господине Амстеде? Не замечали вы за ним каких–нибудь признаков нервозности, неуравновешенности? Изменился ли он как–нибудь за последнее время?

— Нет. Нисколько. Господин Амстед всегда отличался спокойным нравом и выдержкой.

— А его отношения с сослуживцами? Его любили?

— Да. Решительно все любили и уважали.

— Не было ли у господина Амстеда каких–нибудь затруднений? По работе, например?

— Нет. Абсолютно никаких. Господин Амстед никогда не давал ни малейшего повода для недовольства его работой. Он был старателен и безупречен во всех отношениях. Человек порядка, энергичный, надежный. Словом, исполнительный и прекрасный чиновник.

— А что вы лично думаете о нем?

— Лично я всегда был самого высокого мнения о господине Амстеде. Я испытывал большое уважение к нему и его супруге. По торжественным дням они неизменно бывали у меня. По–моему, оба они исключительно приятные люди.

— Между вами не возникало никаких трений?

— Нет. Никогда. Я не могу припомнить ни одного случая, когда бы господин Амстед подал хоть малейший повод для недовольства им.

— А с товарищами по работе у него были хорошие отношения?

— Да. Насколько я могу судить, самые прекрасные.

— И ни у кого не возникло никаких предположений или подозрений насчет причин самоубийства?

— Нет. Это загадка для всех нас. По–моему, причиной может быть только внезапное заболевание. Возможно, это помешательство.

Не много удалось почерпнуть сыщику в 14‑м отделе военного министерства. Не больше он добился и от других сотрудников отделения. Никто из коллег господина Амстеда не мог что–нибудь добавить к уже сказанному начальником отделения.

— Мы даже и за последнее время не замечали в поведении господина Амстеда ничего особенного. Он был всегда старателен и уравновешен. Никто из нас ничего плохого сказать о нем не может, — отметил секретарь Хаугорд.

— Господин Амстед был очень внимателен и предупредителен. Настоящий джентльмен. Способный и культурный человек! — сказала фрекен Лилиенфельдт.

Господин Амстед ни с кем не ссорился, никому не завидовал, ни к кому не питал вражды. Словом, ни намека на то, что покойный мог вызвать у кого–нибудь в министерстве гнев или досаду.

В коричневом портфеле, который он в тот роковой день оставил в министерстве, не оказалось ничего, кроме утреннего выпуска газеты от 9 октября и маленькой пачки сигарет. Ни в ящике письменного стола, ни в шкафу не нашлось ничего, имеющего отношение к катастрофе. Там лежали исключительно деловые бумаги.

Собственную чашку господина Амстеда, фотографию его жены и сына предполагалось отослать вдове вместе с тростью и портфелем.

Единственное ценное сведение, которое удалось получить сыщику в красном доме, заключалось в том, что письмо, взволновавшее господина Амстеда и, очевидно, вызвавшее его поспешный уход, доставил ему посыльный из киоска.

Разыскать киоск, из которого было отправлено письмо, оказалось для полиции сравнительно легким делом. Это был киоск на Новой Королевской площади. Здесь полиции представили собственноручную расписку господина Амстеда в получении письма.

Киоскерша, дежурившая в тот знаменательный день, даже вспомнила, кто доставил письмо. Его принес маленький мальчик.

Это, конечно, мало прибавило к тому., что уже было известно. Ясно было, что не мальчик же являлся отправителем письма. По приметам он никак не походил на Лейфа. К тому же Лейф в это время был в школе. Повиди- мому, мальчик, сыгравший роль посыльного, случайно попался отправителю, который и поручил ему за известное вознаграждение доставить письмо в киоск, не желая быть узнанным.

Но кто же все–таки этот отправитель?

У молодого полицейского чиновника возникли на этот счет свои соображения. Но пока это были только догадки, которые он, естественно, предпочел до поры до времени не сообщать в полицейское управление.

12

Побывал сыщик и на улице Розенгаде, чтобы расспросить фру Меллер об ее жильце — исчезнувшем Михаэле Могенсене.

— М-да, что же можно сказать о нем? — произнесла фру Меллер. — Странный был субъект. По–своему, он, пожалуй, умнее многих других. Он читал тьму книг на разных языках. Когда–то он, наверное, был студентом, учился в университете. Но в голове у него как будто не все было в порядке.

В таком же духе высказался и владелец бара, когда его спросили, не знал ли он Михаэля Моген- сена.

— Могенсен? Человек он был не плохой. Благородный человек. Только у него как будто не все дома…,

— Не все дома?

— Ну, да. То есть, я хотел сказать, что у него ум за разум заходит. Он говорил такие чудные вещи. Зашел он как–то к нам в погребок купить газету и говорит: «Я хотел бы достать «Таймс». Есть у вас «Таймс»?» — «Нет, говорю, этой газеты у меня нет. А не устроит ли вас, господин Могенсен, «Афтенбладет»?» — «Пожалуй, если у вас нет ничего другого. Но английские газеты гораздо лучше датских. Содержательнее. И не так много внимания уделяют этому дурацкому спорту. А кому это нужно!» — «Так вы не любите спорта, господин Могенсен?» — «Да, — отвечает он, — не люблю и считаю его весьма вредньш. Есть, правда, и привлекательные виды спорта. Взять, например, полеты на воздушном шаре. Я бы с удовольствием занялся воздухоплаванием, если бы это не было связано со значительными затратами. Но, к сожалению, обзаведение всем необходимым для таких полетов — чертовски дорогая штука». Ну, как это вам понравится? Могенсен — на воздушном шаре! Здорово, не правда ли?

— Много ли покупал Могенсен пива или других напитков в вашем баре?

— Он никогда ничего не брал. Это случилось только раз, перед самым его исчезновением. Чего он только не накупил в тот вечер! Пиво, водку, портвейн — целые батареи. А потом он устроил попойку в своей комнате, которую, снимал у фру Меллер. Обычно же Могенсен покупал у меня только газеты. Он и не курил совсем. А как вы полагаете, что могло с ним приключиться? Вы думаете, что это он взорвался на воздух на полигоне?

Ему не ответили. Полиция не гадает на кофейной гуще.

Фру Меллер показала сыщику комнату, которую снимал у нее Могенсен. Все в ней осталось в том виде, в каком оставил ее злополучный жилец.

— Да, здесь тесновато! — сказал сыщик.

— Тесновато? Что вы хотите этим сказать? Это за дятнадцать–то крон, которые он даже не уплатил мне! А за его свинский образ жизни я не в ответе. Он ни за что не позволял убирать здесь. Однажды, когда я как–то пришла помыть пол, Могенсен заявил: «Запрещаю вам, фру Меллер, самовольно вмешиваться в мою частную жизнь. Свою страсть к уборке вы можете удовлетворять сколько угодно у себя внизу. Я же попрошу оставить меня раз и навсегда в покое».

— Здесь даже и настоящей двери нет. Сквозь это решето любому постороннему все видно! — заметил сыщик.

— А вы что же хотите — за пятнадцать крон жить в роскоши?

— Что вы, что вы, конечно, нет. А мебели у него никакой не было? Где он спал?