И ножка стола, предназначенная для утвердительных ответов, отстукивала:

— Да.

— Как ты поживаешь?

— Х–о–р-о–ш–о! — отстукивала ножка стола; при этом один из братьев прилежно записывал буквы.

Таким образом можно было вести самые продолжительные беседы. Иногда эти беседы принимали такой сугубо интимный характер, что кое–кто из сестер начинал роптать. А однажды дело дошло даже до того, что председатель кружка, типограф Дамаскус, вынужден был призвать Хакона к порядку.

Но, что любопытнее всего, во время беседы с одним духом мог явиться еще и другой и мешать завязавшемуся разговору.

Бывало, стоило Хакону отстучать свое «да», как другой дух отбарабанивал на ножке для отрицательных ответов «нет». Иногда поднималась форменная перебранка, что тяжело отражалось на медиуме. Можно было подумать, что духи разрывают его тело на части — каждый тянет его в свою сторону. Ольсен так стенал и метался, что у окружающих сердце разрывалось от жалости.

Сначала даже возникло предположение, что все это шалости некоего духа–шутника, одного из тех, которые имеют обыкновение вторгаться в спиритические сеансы, стараясь мешать поступлению сообщений от других более серьезных духов. Но, как выяснилось на поверку, эту роль взял на себя не кто иной, как покойный муж фру Друссе, который не мог не вставить свое веское слово.

— Да подождите же, подождите! — кричал Дамаскус. — Пусть каждый говорит по очереди!

Но обуздать господина Друссе не было никакой возможности.

Пробовали было произвести опыт с другим столом, большим по размеру, однако и на этот раз оба духа дали знать о себе сразу, в один голос. По словам фру Друссе, муж ее, еще в бытность свою на земле, постоянно проявлял неразумную ревность. Втайне она лелеяла надежду, что после его смерти все изменится. В особенности теперь, когда речь идет о чисто платонических отношениях. Но ничего подобного. Дух господина Друссе совершенно переставал владеть собой. А Хакон, натура чрезвычайно импульсивная, не оставался перед ним в долгу и отвечал злобной бранью.

Как–то случилось, что большой стол сразу затопал

двумя ножками. Деревянные ножки так затрещали, что даже страшно стало — как бы они не сломались. Порою движения стола приобретали такой бурный характер, что братьям и сестрам, образовавшим замкнутую цепь и поддерживавшим таким образом связь с потусторонним миром, нелегко было уследить за ним. Стол прямо–таки метался по комнате.

— Да! Да! — выстукивал Хакон.

— Нет! Нет! Нет! — гремел господин Друссе.

Это не только утомляло, но и очень действовало на нервы. Братьям и сестрам приходилось поминутно вскакивать с места, и, чтобы поспеть за столом, они вприпрыжку носились по комнате, обливаясь потом. Это было очень тяжкое испытание.

Во время одной из таких отчаянных стычек между обоими духами–соперниками стол так резко повернулся, что чуть не сбил с ног всех участников сеанса. Он метался по комнате, все время ударяясь о дверь. По предложению одного из братьев дверь открыли, и стол влетел в соседнюю комнату, где с шумом и грохотом стал биться о стены и мебель. Вспотевшим и задыхающимся спиритам пришлось следовать за взбесившимся столом.

— О господи! О господи! — взывала фру Друссе. — Они убьют друг друга! Они оба такие темпераментные мужчины, такие пылкие и необузданные! О, они убьют друг друга!

— Ну, уж этого они никак не могут сделать, даже если бы захотели! — успокоительно заметил Дамаскус.

— Ах, вот точно так они поступали и когда жили на земле! У обоих такой крутой нрав! На редкость необузданные и горячие натуры! Не знаю, чем все это кончится!

Но стол метался и бесновался до тех пор, пока окончательно не развалился на куски. Первой сломалась та ножка, которая выстукивала «нет» за господина Друссе.

Смертельно усталый медиум потерял сознание. Была минута, когда даже начали опасаться за его жизнь, — так долго он не приходил в себя.

На время спиритические сеансы пришлось прервать, а на фру Друссе возложена была обязанность призвать своего супруга к порядку. В противном случае пришлось бы отказаться от всяких попыток общения с потусторонним миром.

19

Фру Амстед не сразу удалось установить непосредственную связь с мужем.

— Так уж водится, — утешали ее. — Нужно время, пока духи обживутся в другой сфере. Но есть духи, которые принимают вновь прибывших на свое попечение. Нечто вроде духов–опекунов и духов–гидов. Через иих–то и удается получить информацию о тех, кто недавно перешел в лучший мир…

Духа–оцекуна, приставленного к Теодору А методу, звали Гельмут Цэгерер. При жизни он состоял профессором Грацкого университета и, повидимому, был талантливый и культурный человек. Теодор Амстед попал в хорошие руки.

— Добрый вечер, господин профессор! — сказал Да- маскус после того, как Ольсен впал в транс и установил связь. — Как там поживает наш друг Теодор Амстед?

— Х–о–р-о–ш–о! — отстучала ножка.

— У него все в порядке! — передал Дамаскус фру Амстед.

— Скажи ему, что с нами сидит его жена, — попросил Дамаскус профессора Цэгерера.

Ножка пробила:

— Да.

— Он уже знает об этом?

— Да!

— Может ли он сам явиться сюда?

— Нет!

— Значит, еще не сейчас? Когда же?

— П–о–п-о–з–ж-е.

— Большое спасибо, господин профессор! Вдова Теодора Амстеда хотела бы задать несколько вопросов. Можно?

— Да!

— Хорошо ему там? — тихо спросила фру Амстед.

— Да!

Тут фру Амстед вдруг показалось, что ей больше не о чем спрашивать: ни один вопрос не приходил на ум. Профессор из Граца, видимо, потерял терпение и удалился.

Но мало–помалу вдова приобретала спиритическую сноровку, и, наконец, наступил момент, когда к ней явился сам Теодор. Сначала проведен был пробный вызов, чтобы проверить, действительно ли это Амстед, а не какой–нибудь дух–шутник. Его спрашивали о вещах, которые могли быть известны только одному Амстеду — и никому другому. Ответы оказались удовлетворительными.

Дух Амстеда смог довольно точно сказать, сколько сигарет оставалось в известной ему коробке. Он знал номер их дома на улице Херлуф. — Троллесгаде. И ножка стола ударила сорок шесть раз в ответ на вопрос — сколько же лет прожил Амстед на земле.

— Почему ты это сделал? — спросила фру Амстед дрожащим голосом.

На сей раз стол промолчал. Очевидно, на этот вопрос еще нельзя было отвечать. Зато Амстед охотно поделился кое–какими сведениями о чисто бытовых условиях жизни в духовной сфере. Там, где он теперь пребывал, было очень мило, куда лучше, чем на земле. Настолько лучше, что даже вообразить себе трудно.

— А питаешься ты там прилично?

— Нет!

— Духи совсем не едят. Им это не нужно! — разъяснил кто–то из присутствующих.

— А как с одеждой?

— Пусть сестра ставит вопросы точнее, — перебил ее председатель кружка.

— Носите вы одежду?

— Да!

— Какую?

— Б–е–л-у-ю!

— Как ты там проводишь время? Есть ли у тебя какие–нибудь определенные занятия?

— Нет!

— Так уж водится, — прокомментировал Дамаскус. — Проходит некоторое время, прежде чем духи получают работу — в соответствии со своими способностями. Им надо ведь освоиться с обстановкой в иной сфере.

На вопрос: «Кто автор письма, полученного тобою в адрес министерства?» — ответа не последовало.

— Постарайтесь задавать такие вопросы, на которые можно ответить простым «да» или «нет», — сказал Дамаскус.

— Письмо это написано женщиной?

— Нет!

— Может быть, его писал мужчина?

— Да!

Ответ этот очень успокоил фру Амстед, ибо этот вопрос все время мучил ее. Ей было известно, что духи не лгут. Да и муж не стал бы обманывать ее. Вновь обретенное чувство уверенности в своем муже доставило ей некоторое удовлетворение.

Фру Амстед так и не сблизилась с другими братьями и сестрами — членами спиритического кружка. Быть может, это объяснилось социальными различиями. А она не обладала способностью писательницы фру Друссе легко приспосабливаться к любому сорту людей.