— Товарищи инженеры! Товарищ Пискунов! Что дальше делать? — закричал водитель первой машины.

— Товарищ Пискунов вышел. Что ему передать? — сказал Урм.

Он размахнулся и ударил по щиту. Затем еще и еще. Он бил равномерно, словно боксер на тренировке, слегка отклоняясь при каждом ударе, и из-под его палицеобразных рук с лязгом сыпались снопы искр. Пискунов в сопровождении Николая Петровича, Рябкина и Костенко поспешил к нему.

— Надо скорее что-то предпринять, иначе он покалечит себя, — встревоженно сказал Рябкин.

Пискунов молча полез на гусеницу трактора, но Рябкин схватил его и стянул обратно.

— В чем дело? — раздраженно спросил Пискунов.

Рябкин сказал:

— Ты — единственный человек, который знает Урма до тонкостей. Если он тебе вмажет… это дело может затянуться на несколько месяцев. Должен идти кто-то другой.

— Правильно, — поспешно сказал Николай Петрович. — Я пойду.

Один из рабочих, обступивших инженеров, вмешался:

— Может, кого из нас выберете? Мы помоложе, ловчее…

— Я, — хмуро сказал Костенко.

— Это не пойдет, — сказал Николай Петрович. — Пискунова не пускайте.

Он сбросил шубу и полез на трактор. Тогда Пискунов рванулся из объятий Рябкина.

— Пустите, Рябкин.

Рябкин не ответил. Костенко подошел с другой стороны и крепко взял Пискунова за плечи.

А Урм бушевал. Нижняя часть его тела была плотно зажата бульдозерами, но верхняя двигалась свободно, и он молниеносно поворачивался из стороны в сторону, наотмашь колотя стальными кулаками по железным щитам. Клочья пара крутились над ним, в снеговой мгле. «Живая сила удара кулака — триста кило», — вспомнил Костенко.

Николай Петрович, стиснув зубы, сидел на корточках между бульдозерами в ногах Урма и ждал подходящего момента. От лязга и грохота болели уши. Он знал, что Урм заметил его — стеклянные глаза, то и дело настороженно мерцая, обращались к нему.

— Тише, тише, — одними губами шептал Николай Петрович. — Урм, голубчик, тише! Да тише же ты, подлец!

Какой-то новый звук возник при ударах, что-то треснуло — не то стальная рука Урма, не то щит бульдозера. Медлить больше было нельзя. Николай Петрович нырнул под кулак Урма и прижался к его боку. И тут Урм снова поразил всех. Руки его упали. Грохот прекратился, снова стало слышно, как воет пурга над полем и фыркают моторы тракторов. Николай Петрович, бледный и потный, выпрямился и протянул руки к груди Урма. Раздался сухой щелчок. Зеленые и красные огоньки на плечах Урма погасли.

— Все, — просипел Пискунов и закрыл глаза.

Люди сразу заговорили преувеличенно громко, послышались смех и шутки. Водители помогли Николаю Петровичу выбраться из-под Урма и под руки свели его на землю. Пискунов обнял его и поцеловал.

— А теперь, — сказал он отрывисто, — в институт будем работать. Понадобится — неделю, месяц… Надо выбить из него эту дурь и сделать его все-таки Урмом — Универсальной рабочей машиной.

— Так что же случилось с Урмом? — спросил Костенко. — И что такое спонтанный рефлекс?

Николай Петрович, усталый и осунувшийся после бессонной ночи, сказал:

— Видишь ли, Урм конструировался по заказу Управления межпланетных сообщений. Тем он и отличается от других самых сложных кибернетических машин, что предназначен для работы в условиях, которые не в состоянии предсказать точно даже самый гениальный программист Например, на Венере. Кто знает, каковы там условия? Может быть, она покрыта океанами. А может быть, пустынями. Или джунглями. Послать туда людей пока невозможно — слишком опасно. Будут посланы Урмы, десятки Урмов. Но как их программировать? Все горе в том, что при нынешнем уровне кибернетики нельзя еще научить машину «мыслить» абстрактно…

— То есть?

— Для машины нет собаки вообще. Для нее есть только та, другая, третья собака. Встретив четвертую, не похожую на первых трех, машина уже не будет знать, что делать. Грубо говоря, если Урм запрограммирован на определенную реакцию только в отношении дворняги, он не сможет реагировать так же в отношении мопса. Простой пример, конечно, но полагаю, ты меня понимаешь. В этом и есть одно из основных отличий самой умной машины от самого глупого человека — неспособность оперировать абстрактными категориями. Так вот, Пискунов попытался возместить этот недостаток путем создания самопрограммирующейся машины. «Мозгу» Урма была задана рефлекторная цепь, сущность которой сводится к тому, чтобы заполнять самостоятельно пустующие ячейки памяти. Пискунов рассчитывал, что «набравшись впечатлений», Урм будет способен без помощи человека подбирать наиболее выгодные линии поведения для каждого нового случая. Это самая совершенная в мире модель сознания. Но результат получился неожиданный. То есть теоретически Пискунов допускал такое явление, однако практически… Короче говоря, новая рефлекторная дуга породила десятки вторичных, не предусмотренных программистами рефлексов Пискунов окрестил их спонтанными рефлексами. С их появлением Урм перестал действовать по своей основной программе и начал «вести себя».

— Что же теперь делать?

— Будем идти по другому пути. — Николай Петрович потянулся и зевнул. — Будем совершенствовать анализаторские способности «мозга», рецепторную систему…

— А как же спонтанный рефлекс? Никто им не интересуется?

— Ого! Пискунов уже что-то задумал… Одним словом, первыми на неизведанных планетах и в неизведанных океанских глубинах будут все-таки Урмы. Людьми рисковать не придется… Слушай, Костенко, давай пойдем спать, а? Будешь у нас работать и все узнаешь, даю тебе слово.