Детство — только пролог жизни человека. Но это такой пролог, который связан с главным содержанием жизни совершенно непонятными, таинственными узами. Поскольку детство, вступление в жизнь само по себе событие радостное, то биографа подстерегает здесь искушение изобразить его обязательно счастливым. Жертвой этой традиции оказался и Бланки. Один из его первых биографов напишет, что он появился на свет в «очаге счастья современного мира». Прочитав это, Бланки решительно возразил: «Это ошибка. Надо вычеркнуть эти четыре слова. Мои родители вовсе не воплощали счастье этого мира».

Жизнь Бланки развенчивает и другую тривиальную истину, согласно которой биография любого человека начинается с биографии его родителей. На первый взгляд перед нами проявление поразительной революционной наследственности; ведь отец Бланки был членом Конвента 1793 года! И снова иллюзия бесследно рассеивается, как только узнаешь реальную историю политической деятельности Жана-Доминика Бланки, которая неразрывно связана с метаморфозами истории Франции, начавшимися взятием Бастилии 14 июля 1789 года.

Ведь это было время, о котором Стендаль писал: «Какие огромные перемены произошли с 1785 по 1824 год! Пожалуй, за две тысячи лет известной нам истории человечества не случалось еще столь крутого поворота в привычках, образе мыслей и верованиях». Может быть, поэтому Огюст Бланки, родившийся и выросший во время бурных перемен, станет воплощением неукротимого духа революции?

Его отец Жан-Доминик Бланки родился в 1757 году около Ниццы. В то время этот кусок французского южного побережья входил в состав Сардинского королевства, и здесь язык, нравы и обычаи долго еще оставались смесью французского и итальянского влияний. Отец Жана-Доминика, зажиточный ремесленник, не хотел, чтобы сын унаследовал его не слишком благоуханное занятие — выделку кожи. Он отдал его учиться в коллеж, и Жан-Доминик обнаружил такие способности, что, окончив учебное заведение, стал сам преподавать в нем философию п астрономию. Он быстро воспринял передовые идеи того времени, рождавшиеся во Франции. А когда в 1789 году парижский народ захватил и разрушил Бастилию, начав свою Великую революцию, то Жан-Домннпк оказался ее самым ревностным поклонником. Он становится в центре группы интеллигентов Ниццы, заразившихся французским революционным энтузиазмом. Здесь жадно читают парижские газеты. С восторгом пересказывают речи Мирабо. Когда же в Париже загремел .могучий голос Дантона, то передовые люди Ниццы совсем превратились во французских патриотов, они воспылали мечтой о свершении прогнившей власти сардинского короля о присоединении своего солнечного края к Франции. И эта мечта сбылась удивительно быстро. В 1792 году границу графства перешли отряды французских добровольцев под командованием лейтенанта и будущего прославленного маршала Андрэ Массена. Жан-Домпник был среди тех, кто встретил французов как освободителей. Вместе со своими друзьями он с удовольствием наблюдал паническое бегство аристократов Прованса, ожидавших в Ницце краха революции и возвращения в свои конфискованные поместья. Вскоре, в январе 1793 года, Бланки приезжает в Париж как представитель Ниццы, чтобы просить Конвент включить ее в состав Франции.

Вблизи революция показалась ему далеко не таким радостным праздником, каким она выглядела издалека. Спустя неделю он увидел Париж, запруженный войсками, выстроенными вдоль улиц; на площади Революции, еще недавно носившей имя Людовика XV, недалеко от пустого пьедестала, с которого сбросили статую этого короля, возвышалась гильотина. Под грохот барабанов грозная машина отсекла голову другому королю, Людовику XVI... В те дни в Конвенте внешне царило единодушие. Дело, ради которого Жан-Домннпк приехал в Париж, решилось быстро: сардинское графство Ницца объявили французским департаментом Приморские Альпы. А все остальное в Париже делегат Ниццы либо не заметил, либо не понял. Жгучие проблемы, волновавшие Францию, не трогали его, он жил своими провинциальными интересами, словно не зная о многочисленных и тяжелых заботах революции.

В мае он снова появляется в Париже, уже как полноправный депутат от своего департамента. За прошедшие три месяца положение молодой революционной республики стало отчаянным. Со всех сторон на Францию двигались вражеские полчища. Повсюду все наглее выступали роялисты. В марте восстала Вандея. Мятежом вспыхнул . Лион. Генерал Дюмурье, командовавший войсками на севере, изменил п перешел на сторону австрийцев. Жестокий голод обрушился на парижских бедняков. Урожай прошлого года был хорошим, но хлеба не хватало. Спекулянты скупали его и наживались на страданиях санкюлотов.

Доминик Бланки видит, что творится у хлебных лавок, где еще затемно выстраиваются длинные очереди. На дверях лавок давно уже приделаны железные кольца, за которые привязана веревка. Держась за нее, люди ждут долгие часы. Потом веревки заменили железными цепями; часто любители сутолоки перерезали их, чтобы запутать очередь и прорваться в свалке к вожделенному фунту хлеба.

А что же делает легендарный революционный Конвент? Он оказался хотя и легендарным, но не слишком революционным. Жестокая внутренняя борьба шла в зале дворца Тюильри. Семь с половиной сотен депутатов вовсе не объединялись воедино ради решения неотложных дел. Напротив, в Конвенте царил разброд. Большинство депутатов, около пятисот, были людьми, получившими разные выгоды от революции, предприимчивыми дельцами, жаждавшими только собственного благополучия. Эту самую многочисленную, но и самую беспринципную фракцию называли «болотом» или более грубо и верно — «брюхом». Они голосовали за то, что казалось выгоднее и безопаснее. Две другие главные фракции — жирондисты и монтаньяры, — давно уже боровшиеся между собой, весной 1793 года вступали в решающую схватку. Вожди жирондистов считали, что революция зашла слишком далеко, и решили расправиться с ее передовыми представителями — монтаньярами. Но они объединяются с народом Парижа, во главе которого встала революционная Парижская коммуна, вдохновляемая левыми якобинцами. Ее Национальная гвардия окружает в последние дни мая Конвент, от которого требуют выдачи и ареста трех десятков вождей жирондистов. Под угрозой пушек «болото» голосует вместе с монтаньярами, и жирондисты терпят поражение. 2 июня произошла, по существу, новая революция. Якобинцы пришли к власти.

Жан-Доминик Бланки явился в Конвент как раз в разгар этих событий, 24 мая. Какую же позицию занимает он? Его симпатии на стороне жирондистов, превратившихся в контрреволюционеров. Бланки подписывает петицию протеста против ареста 28 руководителей жирондистов, а затем вместе с оставшимися жирондистами отказывается заседать в Конвенте. Он поступал так не из-за каких-то своих конкретных интересов. Его влекло по течению, и он просто не знал, куда его несет. Жирондисты привлекали его гладкими речами, своими ссылками на законность, а монтаньяры пугали своей беспощадной решимостью сделать все для защиты революции. Марат, Робеспьер, даже Дантон отталкивали его своей резкостью. Спустя много лет, уже в конце своей жизни, он напишет, что «часто испытывал желание встать и решительно перейти на скамьи монтаньяров», ибо их «убеждения совпадали с его собственными». Видимо, он хотел приукрасить свою биографию. В действительности, во время революции у него были не убеждения, а иллюзии, и он просто топтался впотьмах, оказавшись в конце концов в лагере обреченных.

Революционер в Ницце, в Париже Доминик Бланки остался в стороне от революции. В то время как вожди якобинцев отчаянными усилиями пытались спасти ее завоевания, он осуждает их пренебрежение «законностью». Теперь ему остается ждать своей участи, ибо между жирондистами и якобинцами идет борьба не на жизнь, а на смерть. Вскоре его объявляют «подозрительным», а затем и заключают в тюрьму. «Десять месяцев агонии» — так назовет Доминик Бланки свои воспоминания о времени, проведенном при якобинской диктатуре в долгом заключении, когда многие из его друзей-жи-рондистов оказались жертвами гильотины. Однако из описания долгой «агонии», оставленного Бланки, выясняется, что пресловутый террор Робеспьера не отличался особой беспощадностью. В тюрьме была довольно либеральная обстановка. Заключенные не только развлекались разными играми, но и свободно принимали посетителей, снабжавших их всем необходимым. Хозяйка пансиона, в котором жил Бланки вместе с группой друзей-жирондистов, мадам Брионвиль, бывшая модистка королевы Марии-Антуанетты, относилась к своим постояльцам с материнской заботой. При этом она часто приходила в тюрьму не одна, а со своей юной очаровательной племянницей Софи, покорявшей всех прелестью и неизменной веселостью. Ее частые появления в тюрьме были особенно радостными для Бланки, ибо 38-летний жирондист пылко влюбился в маленькую красавицу. Когда контрреволюционный переворот 9 термидора освобождает его, он просит у мадам Брионвиль руки ее племянницы. Девочка хочет стать полноправной гражданкой и супругой депутата Конвента. Она согласна, хотя приходится подождать ее совершеннолетня, чтобы законно оформить этот брачный союз, что и произошло в октябре 1796 года.