И кажется, что скоро, скоро

Оно вдруг рухнет,

но пробел

Прорезался за кромкой бора,

И вот уж край заголубел.

Пускают в небо шарик дети.

В нем самолёт теряет след.

...В отличье от всего на свете,

Ему конца и вправду нет.

1961

* * *

И в мире, где всё граница,

Всё только предел и преграда,

Бездонная бесконечность,—

Ты мне лишь одна отрада!

...Какая-то в щели сарая

Синеющая полоска —

И вот уж свидетельство: в мире

Не всё уж так просто и плоско!

1962

ЗЕРКАЛА

Один идёт, чтоб пасть в дыму сраженья,

А этот — ни двора и ни кола...

Но есть она, потребность отраженья,

И требует, чтоб были зеркала.

Чтоб на стене они под стать обоям

Мерцали в рамках на старинный вкус,

Чтоб можно было лихо перед боем

Накручивать кудрявящийся ус.

Иль, насбиравши в торбу за день корок

И перестав тянуть гнусаво нудь,

Сесть тихо, вынуть зеркальца осколок

И наконец-то на себя взглянуть:

«Да, весь в пыли, но близко до ночлега.

Морщинки что-то возле глаз,— устал...»

Чтоб лик нерукотворный человека

В ладони вдруг негаданно предстал...

...Лишь посмотри — и как на фото снято!

И, трещинку потрогав на губе,

Сказать: «Эх ты!» Наверно, это надо...

И улыбнуться самому себе.

1965

СТИХИЯ

Я фото видал в иностранном журнале:

Потоком разрушенные мосты:

Стихия!

А в средних веках не она ли —

Средь неба вдруг огненные кресты?!

И голос ее, сокровенный и древний.

Пугал обмирающие моря.

И падали дружно в степи всей деревней,

Стихию о милостивости моля.

Но ни справедливости и ни пощады

Не знает она.

Мановенье руки —

И домики, трогательны и дощаты,

Смывает, как спичечные коробки.

Приходит стремительная и слепая!

И праведник в ней погружался — до глаз.

И рот открывает он, утопая,

Чтоб плюнуть в лицо ей в последний раз...

В секунду настигнут смертельною лавой.

Спит город.

Из кратера медленный дым!

И вот победитель, увенчанный славой,

И раб накрываются пеплом одним.

И гнутся уныло простёртые рощи,

Корнями над пропастями вися...

Кто устоит против натиска мощи,

Уничтожающей всё и вся?..

...И я слышу голос остудный стихии.

Бьёт в стекла! В осоку забрались чирки...

И что ж! Ты уж ноженьки греешь сухие.

И мокрые виснут на стуле чулки.

1965

ПОБЕГ С УРОКА

Как сладок был побег с урока!

Бреду. Распахнуто пальто.

Мокры деревья, и сорока

Кричит, как бы узнав про то.

На пальцах синие чернила.

Что делать посредине дня,

Когда свобода осенила

Своим сиянием меня?

Сейчас сидят сутулясь в классе.

Учитель хмуро мел крошит.

Бреду. Обрушились все связи.

И воля голову кружит.

Вот так ходили в перепалки!

Так погибали на кострах!

Бреду в Сокольническом парке

И сладкий ощущаю страх.

Примкнувший к трепетному стягу,

Я больно чувствую в себе

Преступную, по сути, тягу

К неразрешённой синеве.

1965

КОГДА НЕ РАСКРЫВАЕТСЯ ПАРАШЮТ

Коль дёргаешь ты за кольцо запасное

И не раскрывается парашют,

А там, под тобою, безбрежье лесное —

И ясно уже, что тебя не спасут,

И не за что больше уже зацепиться,

И нечего встретить уже по пути —

Раскинь свои руки покойно, как птица,

И, обхвативши просторы, лети.

И некуда пятиться, некогда спятить,

И выход один только, самый простой:

Стать в жизни впервые спокойным и падать

В обнимку с всемирною пустотой.

1962

СИНЕВА

Меня в Полесье занесло.

За реками и за лесами

Есть белорусское село —

Всё с ясно-синими глазами.

С ведром, босую, у реки

Девчонку встретите на склоне.

Как голубые угольки,

Глаза ожгут из-под ладони.

В шинельке,—

видно был солдат,-

Мужчина возится в овине.

Окликни — он поднимет взгляд,

Исполненный глубокой сини.

Бредёт старуха через льны

С грибной корзинкой и с клюкою.

И очи древние полны

Голубоватого покоя.

Пять у забора молодух.

Судачат, ахают, вздыхают...

Глаза — захватывает дух! —

Так синевой и полыхают.

Девчата.

Скромен их наряд.

Застенчивые чаровницы,

Зардевшись, синеву дарят

Как драгоценность, сквозь ресницы.

1955

* * *

Та женщина костлявая была.

По правде говоря, одна лишь слава,

Что женщина! Как два прямых угла

Торчали плечи,— так была костлява.

Висело платье длинное, как сеть,

А брошки были будто бы грузила.

Она игриво принималась петь.

Мне пальчиком суставчатым грозила.

А волосы, как будто на клею!

Но между тем с ужимкой светской львицы

Лукаво клала голову свою,

Как будто бы на доски, на ключицы.

Была бы страшной и улыбка та,

И пальчик тот в игривой укоризне,

Когда б не глаз зелёных доброта,—

Всё, что осталось от прожитой жизни.

1961

* * *

Я чувствую разумность бытия.

Я ощущаю, знаю, понимаю,

Всей трепетною плотью вопия

Против ничто. Его не принимаю.

Весь организм, как будто бы орган,

Звучит во славу жизни. Разве может

Не быть меня! Мне век безмерный дан.

Ничто меня уже не уничтожит.

Готов стоять. Готов из кожи лезть.

Всей кровью слышу. Верю без предела.

А коли так, то так оно и есть.

Не может быть иначе:

верит тело.

1961

СВЕТ

Я дневника не вёл. Я фактов не копил,

Я частность презирал.

Подробность ненавидел.

Огромный свет глаза мои слепил.

Я ничего вокруг себя не видел.

Но годы шли. И в дружеском кругу