Чтобы поднять самой себе настроение, поскольку воспоминание о шляпке меня очень опечалило, я решила похвастаться.

Нет пророка в своём отечестве, это общеизвестная истина, но я все-таки стала исключением. Один раз в жизни я имела огромный успех, причём не в стране, а в собственной семье. Так как моя семья никогда и никому не рвалась высказывать своё признание, то мой успех следует считать просто сверхъестественным.

Я решилась принести на Аллею Независимости несколько страниц из «Леся», которого как раз писала. Речь идёт о сцене нападения на поезд. Обычай читать вслух все литературные произведения укоренился у нас со времён «Кафе под Миногой», поскольку это произведение очень давно печаталось в «Пшекруе» частями. Все вырывали журнал друг у друга, каждый хотел быть первым, поэтому пошли на компромисс. Моя мать читала вслух одновременно всей семье. Тогда я переживала тяжкие минуты. Я ненавижу, когда что-нибудь читают вслух, я должна читать глазами, иначе не понимаю содержания. Эта особенность у меня с детства, с того самого момента, когда я научилась самостоятельно читать. Для меня единственным выходом было дорваться до произведения раньше всех, прочитать самой, а потом уже с упоением слушать, как читает мать.

Теперь я принесла им этого «Леся», чтобы они прочитали его вслух. Начала, разумеется, мать, доехала до сцен на рельсах, и тут её возможностям пришёл конец. Она разразилась таким неудержимым хохотом, что нельзя было понять ни слова. Присутствовавшая при этом Тереса — я специально выбрала момент, когда она приехала в гости из Канады, — рассердилась.

— Вот дурочка, что ты там лепечешь, давай мне, я прочитаю.

Тереса вырвала у матери листочки из рук, пробежала глазами следующую фразу — и с ней случилось то же самое. Она вообще ничего не прочитала вслух. Разгневанная Люцина отобрала у неё текст, но и она завыла от смеха, упав головой на стол, благодаря чему отец смог отобрать у неё рукопись и прочитал сам. Они немного успокоились, я не помню только, участвовала ли в этом тётя Ядзя, но, по крайней мере, продолжение по очереди читали моя мать и Люцина.

Я слушала все это очень спокойно и гордо, счастливая, полная безграничного удовлетворения. Родственники могли говорить обо мне все, что угодно, смех свидетельствовал сам за себя, его не скроешь. Не надо было никаких комплиментов, на фига мне Нобелевская премия! Такой ошеломляющий успех в собственной семье!!!..

Я до сих пор этим горжусь, и буду гордиться до конца жизни. Один раз я их все-таки уела!

Кажется, среди всяких мелочей я ухитрилась забыть и о собственных приключениях в автомобиле. О самых значительных я писала, а вот о тех, что поменьше, — забыла

Уже все знают, что я питаю склонность к глубокой задумчивости, и в таких случаях у меня из поля зрения выпадает весь внешний мир. Спасибо моим автомобилям, которые в таких случаях ехали сами собой. Если я и заставляла их что-то делать, то ничего об этом не помню.

Однажды мне нужно было уладить какие-то дела на площади Унии. Я поехала и, наверное, от самого дома сразу погрузилась в задумчивость.

Опомнилась я около Крулевской. «Господи, что я тут забыла?!» — ещё успела подумать я. Ведь я должна быть на площади Унии!

Я исколесила полгорода, понятия не имея о том, что делаю. Если бы горела вся Маршалковская, я и то вряд ли заметила бы.

О путешествии из Гамбурга в Копенгаген новоприобретённым «опелем» я уже писала. В густом тумане, ночью, вглядываясь в задние огни автобуса, я ехала и ехала… Вздумай автобус свернуть на свежевспаханное поле, я последовала бы за ним. Точно такая ситуация сложилась у меня и в Варшаве.

Вместе с матерью и отцом я отправилась в театр «Комедия» на Жолибоже, где мы встретились с одним знакомым. Он тоже ездил «фольксвагеном». Спектакль кончился, мы отъехали почти одновременно, я первая, а знакомый — за мной. Он жил в Средместье.

Из театра « Комедия» на Аллею Независимости ведёт почти идеально прямая дорога. Было, конечно, очень темно, но темнота ведь не покривила дорогу! Я пристроилась за каким-то автобусом и сразу же, на Жолибоже, стала пересказывать матери сплетни о тех наших знакомых, которые там жили, они мне вспомнились по ассоциации, мать заинтересовалась, мы с ней дружно сплетничали, а я все ехала и ехала себе за автобусом. Отец с заднего сиденья бормотал, что мы-де не так едем, но мы хором велели ему замолчать. Автобус наконец куда-то пропал, кругом воцарился непроглядный мрак, а я с удивлением обнаружила, что мы вроде как выезжаем из города. Я остановилась, слегка растерявшись.

Знакомый остановился за мной. Мы с ним оба вышли из машин.

— Простите за назойливость, но не могли бы вы мне ответить, куда это вы направляетесь? — с превеликим интересом спросил мой знакомый.

— Вот и у меня тот же вопрос, — ответила я. — Может, вы случайно знаете, где мы находимся?

— Случайно знаю. На Гурцах. У меня на соседней улице садовый участок, и я здесь иногда бываю.

Я прокляла чёртовы Гурцы. Мало того, что мне долго отравлял жизнь проект под этим названием, так ещё теперь нечистая сила вытащила меня сюда. Знакомый, как оказалось, специально свернул за мной, потому что ему было страшно интересно, куда это меня несёт. Он же знал, что я еду на Аллею Независимости. Оказалось, что отец был прав, а мы несправедливо велели ему замолчать.

Теперь пришла пора придраться к нашей службе здравоохранения, поскольку у меня к ней серьёзные претензии. Я отнюдь не утверждаю, что все врачи скопом — сборище аморальных выродков, но это профессия, которая не может быть только профессией, она должна быть призванием. Без призвания она превращается в ошибку, иногда прямо-таки преступную и убийственную. И от этих своих слов я не откажусь.

Начинается все с диагноза. Слава Богу, я медицине не училась, не знаю, чему учат студентов, но как пациент подозреваю, что симптоматику различных болезней от них тщательно скрывают, или же они осваивают диагностику, как я — предмет под названием «стальные конструкции». Допускаю, что у них нет склонности к этому предмету. Но я могла себе это позволить, моё незнание никому и ничем не угрожало. А с врачами все как раз обстоит с точностью до наоборот.

Один раз, правда, эта ошибка даже пошла мне на пользу. К Ежи, которому тогда было четыре года, пришла пани доктор и нашла у него свинку. Я тогда уже работала и с живейшей радостью приняла бюллетень по уходу за ребёнком на шесть недель, а своё собственное мнение о болезни высказывать не стала. Я-то прекрасно знала, что это не свинка. На погибель своему бюджету я вызвала частного врача, который был несколько старше врача из поликлиники и, по счастью, тот же самый, что лечил ребёнка три года назад. Вот и оказалось, что это снова воспаление лимфатических узлов, осложнённое ангиной и простудой. Миндалины сыну в конце концов удалили, после так называемой «свинки» он выздоровел в течение недели, а я получила отпуск сверх программы.

Скарлатина едва не вогнала меня в гроб. Когда очередная пани доктор, снова из районной поликлиники, в четвёртый раз обнаружила у ребёнка скарлатину, я сочла это явным преувеличением. Тем более, что в районной поликлинике был заведён замечательный порядок — каждый раз приходил новый врач. Скарлатиной люди болеют раз, ну, на худший конец, два, но ведь не четырежды! Иммунитет вообще-то должен выработаться после первого раза! Когда скарлатина объявилась в третий раз, я крепко засомневалась, а уж в четвёртый!

И снова то же самое, частный врач-педиатр… Разумеется, сразу же выяснилось, что у ребёнка аллергия на сульфамиды, от них у него сыпь, против которой постоянно прописывали сульфатиазол. Мы прекратили давать ему сульфатиазол, и от скарлатины он избавился раз и навсегда.

Врача, который работал в медпункте в «Энергопроекте», я до сих пор вспоминаю с умилением. В те же времена я скрипела зубами при одном его виде, как и большая часть наших сотрудников. Незадачливый эскулап был помешан на пищеварении и, невзирая на симптомы болезни, неизменно спрашивал: «А стул каждый день?»