Ими я не очень интересовалась, так, попутно.

И никаких планов относительно его монет у меня не было, разглядывала просто для удовольствия.

И вот сейчас я готова была поклясться, что именно тогда видела у него этот холерный брактеат Яксы из Копаницы, хотя последний телефонный разговор с паном Петшаком меня совсем сбил с толку. Отрёкся от всего, да ещё и разгневался на меня, а я эту его бляшку и сейчас вижу, так и стоит перед глазами. Брактеатом Яксы из Копаницы я заинтересовалась из чистого патриотизма, черт побери, в конце концов, Копеник, то есть Копаница, — славянское княжество. Надо же кому-то отстаивать славянщину на Лабе <Лабе — немецкая Эльба.>, нельзя забывать и славянского Яксу, бившего в те далёкие времена собственную монету, тогда, глядишь, холерная гитлеровская пропаганда не так бы морочила нам голову!

Брактеат остался единственным материальным доказательством той поры, жалким, ничего не скажешь, да уж какой есть, и я очень хотела его увидеть.

Все это я темпераментно и с присущей мне страстью выложила бы полицейским, да опять вспомнила о Гражинкином письме. И к Петшаку больше не стану приставать, а то в конце концов придушит он меня, чтобы избавиться от вредной бабы. Вот почему я взяла себя в руки и высказалась о монетах вообще, без брактеата.

Меня спросили ещё о какой-то Мелании Грысь. Не знала я такой бабы, хотя вроде бы что-то такое в памяти промелькнуло. Вот только что?

Вернее, кто? Какая-нибудь библиотекарша?

Журналистка? Секретарша в филателистическом клубе? Политическая фигура? Кто-нибудь из медицинского мира? Или кто из девушек моего сына. Короче, в проблеме с Меланией Грысь полиции от меня не было никакой пользы.

У меня за спиной хлопнула дверь. Я обернулась — вошёл сержант полиции. Впрочем, возможно, не сержант, а капрал полиции, я в этих современных полицейских знаках различия плохо разбираюсь. Вот в прежней нашей милиции разбиралась отлично, начиная с палочек и самых мелких звёздочек и кончая номенклатурой. Просто мне легче называть его сержантом.

Откозыряв, он принялся докладывать. Звучало это примерно так: «Лысый сорвался.., брврзр… крнакрылись.., и ни в какую».

Жутко интересно. Я так и впилась в него глазами, но, к сожалению, гипотетическому сержанту старший комиссар взглядом велел заткнуться, а прокурор живо обратился ко мне:

— Спасибо, пани нам очень помогла… — И даже не попытался скрыть лицемерия, зараза! — Мы были бы вам очень признательны, если бы пани смогла остаться в Болеславце до завтра. Нет, не подумайте, это не приказ, а просьба.

Ваши показания были так интересны…

И опять, если бы не письмо Гражинки, так легко они бы от меня не отделались. Упёрлась бы всеми четырьмя лапами, что выйду не раньше, чем услышу полностью рапорт сержанта.

Почему-то казалось, что он даст материал к размышлению, я смогу сделать какие-то выводы, может, меня даже подключат к расследованию и бог знает что ещё… Разразился бы скандал, я бы орала, что всю жизнь любила милицию и была на её стороне, а вот прокуратуры на дух не выношу, хотя вот этот конкретный не смахивал на мафиози, опять же, кто его знает, как поведёт себя, когда кто-нибудь, когда-нибудь и ради чего-нибудь одной рукой приставит ему бритву к горлу, держа в другой валюту отечественную и иностранную. Ну вот, я опять начинаю фантазировать, холера!

Говорят, я агрессивна, назойлива и невыносима…

Вышла я от них с достоинством, с высоко поднятой головой, но к Гражинке не поехала.

У меня были совсем другие планы.

— Да где там, проше пани, какая кошка будет такое жрать! — презрительно заявила посудомойка из ресторана, некая Лелька. — Я очень хорошо запомнила, как наши клиенты жаловались на гарнир из квашеной капусты — уж больно кислая эта капуста. Ещё немного я положила ей жаркого из свинины, риса, картошки. Но в жарком была пропасть луку. А больше всего навалила на блюдо кислой капусты.

Из того, что знаю о кошках, капусту и лучок они бы есть не стали. Кто бы мог мне рассказать о кулинарных вкусах Вероники? Любила она капусту или нет? Да, пожалуй, та же кухонная посудомойка, постоянно снабжавшая Веронику остатками со стола посетителей ресторана.

И я осторожно поинтересовалась:

— А пани Вероника любила острые блюда?

— Ещё как! — с готовностью информировала та. — Вот я и навалила ей полную миску квашеной капусты, огурчиков корнишонов, маринованного лучку, все обильно посыпала перцем и полила уксусом, со свининой всегда идёт уйма перцу и ещё паприки. А у неё, говорю, пани, аж слюнки текли от всего этого. Как-то она мне рассказывала, что кислое ей для здоровья полезное, она уксус могла просто так пить. А капуста у нас и в самом деле неудачная получилась. Многим гостям не понравилась, вот я ей и не пожалела.

— В основном капусты не пожалели?

— Да всего. Потому я и выдала ей самую большую миску, вернее, блюдо, там бы две кастрюли набралось.

Если Вероника получила такую прорву жратвы, вряд ли съела бы её за один раз. Тогда что?

Поделилась с убийцей?

— А в какое время она была у вас?

— Ну откуда мне знать? Уж и полиция меня о том пытала, привязалась, «во сколько» да «во сколько». Ну где мне такие вещи помнить, разве я смотрю на часы, крутишься весь день — работы прорва. Чтоб отвязались, я им сказала, ещё восьми не было. А на самом деле точно не знаю.

— Но ведь не одна пани Вероника эти… — И запнулась, чуть не ляпнула «объедки». Как бы поэлегантнее выразиться? — ..эти дотации получала? Ну, социальную продовольственную помощь?

— Ясное дело, не одна. Пан Артур за ней приходил, бедный человек, так он, кроме как от нас, другой еды и не видел. И ещё Паулина, у неё четверо детей, сама чуть жива. Нам социальный отдел целый список прислал, я всех и не упомню.

Вот хорошо запомнилась девочка, Крыся ей имя, сиротка. Бабушка и дедушка её вроде как под опеку взяли, иначе бы её в детский дом отдали, а на деле так это она стариков поддерживала, они совсем ветхие. В школу ходит, а как же. И ещё есть такая Крулякова. Муж больной лежит, трое детей, один инвалид, все мал мала меньше, где ей при них работать, то у одних подработает, то у других какой порядок наведёт, так с этого разве выживешь?.. И вот ещё Рыбчакова, старушка совсем, она и поест, только если от нас что получит, больше ей еды неоткуда взять. Но ей немного надо, что цыплёнку…

— И все они приходили за едой вчера вечером?

— А как же, каждый день приходят, есть-то надо.

Выбор у меня оказался большой, и я предпочла Крысю. Узнала от Лельки её адрес и немедленно поехала к ней, в это время она уже должна вернуться из школы.

Расчёт оказался точным, девочку я встретила у входа в дом, некогда комфортабельный, теперь же требовавший капитального ремонта. На вид ей было лет тринадцать. Оказалось, так оно и есть. Я спросила девочку, не найдётся ли у неё немного времени поговорить со мной и что она предпочитает — мороженое, чипсы или пирожное. Девочка охотно согласилась пообщаться со мной. И мы сразу приступили к делу.

— Ты, конечно, знаешь об убийстве Вероники Фялковской, весь город знает. Ты видела её в тот последний вечер?

— Ясное дело, ещё как видела, — не стала темнить Крыся, живая умненькая девочка, выбравшая себе весьма разнообразное угощение: чипсы, пирожное, колбаску на вертеле и клубничное мороженое. — Я как раз там была, когда она пришла. И так она спешила, еле отдышалась.

— А почему? — удивилась я.

— Бежала прямо бегом. Всегда приходила раньше, а в тот раз чего-то припозднилась и боялась, что всю еду разберут, ей не достанется.

Очень надеялась получить лимончики, она ведь любила все кислое. А лимончики из тех нарезанных кружочков, которые люди выжмут капельку на рыбку или мясо и бросят. Ей и хватало. Она выжимала их до последней капельки.

— Так когда же это было? Во сколько?

— А вот это я знаю точно, да меня никто не спрашивал. Без десяти восемь.

— Откуда же ты так точно знаешь?